"Дело 25 адвокатов" в царской России
РАПСИ в этом году начало серию публикаций о наиболее громких судебных процессах в истории Российской империи. В каждой статье будет рассматриваться конкретное дело, цель — показать, как правовая система дореволюционной России сталкивалась с культурными, политическими и социальными вызовами, и как громкие процессы формировали общественное мнение и дальнейшую судебную практику. В данной статье речь пойдёт о судебном преследовании 25 адвокатов Санкт-Петербургской судебной палаты в связи с их коллективным заявлением по поводу процесса Менделя Бейлиса.
Дело Менделя Бейлиса — громкий судебный процесс о так называемом «ритуальном убийстве» мальчика Андрея Ющинского в Киеве — завершалось в октябре 1913 года в обстановке бурных общественных дебатов. Подробнее о деле можно прочитать в нашей статье.
Многие юристы и видные представители интеллигенции считали, что само обвинение Бейлиса сфабриковано черносотенными и реакционными кругами, стремившимися разжигать антисемитизм. Среди адвокатов, особенно в Петербурге и Москве, преобладало убеждение, что процесс в Киеве идёт с явными нарушениями принципов правосудия, а органы следствия и прокуратуры стремятся оправдать в глазах публики средневековой формы клевету против целого народа. Именно такое настроение господствовало и на общем собрании присяжных поверенных, созванном 23 октября 1913 года в Санкт-Петербурге, хотя формальной повесткой этого собрания дело Бейлиса не предусматривалось.
Как следует из протокола, первоначально в зале собралось лишь 22 человека, которым предстояло заняться подсчётом голосов, отданных на выборах состава Совета присяжных поверенных. Однако к окончанию подсчёта присутствовавших оказалось уже около двухсот — большинство адвокатов прибывали по ходу заседания, узнав о его ходе.
Вопрос о принятии коллективного заявления в связи с делом Бейлиса поднял присяжный поверенный Н. Д. Соколов. Он призвал коллег внести на обсуждение текст протеста, который осуждал бы «извращение основ правосудия» и «возложение на суд несвойственной ему задачи пропаганды идей расовой и национальной вражды», а также выражал бы солидарность с адвокатами обвиняемого и с еврейским сообществом, которое подверглось злопыхательским нападкам. Как показывает сам протокол собрания (опубликованный в прессе и впоследствии фигурировавший в материалах уголовного дела), большинство присутствовавших поддержало эту идею, и после нескольких выступлений текст заявления был проголосован и принят.
Суть принятого заявления сводилась к следующему: «Общее собрание присяжных поверенных округа… считает профессиональным и гражданским долгом адвокатуры высказать протест против извращения основ правосудия, проявившегося в создании процесса Бейлиса, против возведения в судебном порядке на еврейский народ клеветы, отвергнутой всем культурным человечеством, и против возложения на суд несвойственной ему задачи пропаганды идей расовой и национальной вражды. Это надругательство над основами человеческого общежития унижает и позорит Россию перед лицом всего мира, и мы поднимаем свой голос в защиту чести и достоинства России».
Данное обращение немедленно отправили в печать: его публиковали «Новое время», «День», «Речь», «Киевская мысль» и некоторые другие, а также направили адвокатам, защищавшим самого Менделя Бейлиса. Подобная публичная солидарность адвокатуры с обвиняемым в «ритуальном убийстве» многим чиновникам и представителям судебной системы показалась едва ли не вызовом власти.
Реакция сверху последовала незамедлительно: уже через несколько дней царские власти потребовали от Совета присяжных поверенных при Санкт-Петербургской судебной палате представить и копию протокола, и список всех, кто присутствовал на собрании 23 октября. Предполагалось установить «инициаторов», «зачинщиков» и «основных виновников» принятия столь «возмутительного» заявления. Как показывают сохранившиеся документы Департамента Министерства юстиции и переписка с прокуратурой Санкт-Петербургской судебной палаты, позиция официальных органов сводилась к тому, что данное собрание вообще нельзя считать «законным». В итоге собрались основания для привлечения участников к дисциплинарной ответственности. Но этим дело не ограничилось – против некоторых наиболее активных адвокатов возбудили и уголовный процесс по статьям 279 и 280 Уложения о наказаниях (эти статьи подразумевали ответственность за оскорбления представителей власти).
А. Ф. Керенский, уже тогда известный политик (депутат IV Государственной думы) и активно практиковавший адвокат, оказался среди главных обвиняемых. Как следует из воспоминаний, его участие в собрании было очень осознанным: он с самого начала поддержал идею протеста, считая, что «адвокатура не может оставаться в стороне, когда суд в угоду реакционным кругам превращают в орудие политической борьбы».
В мемуарах Керенский описывает, как напряженно проходили обсуждения: часть собравшихся (преимущественно люди старшего поколения) призывали не осложнять отношения с властью, ссылаясь на опасность репрессий. Однако настроение большинства было иным: происходящая в Киеве трагикомедия «ритуального суда» казалась настолько вопиющей, что присутствовавшие подали голоса за принятие заявления. А. Ф. Керенский вспоминал: «В те минуты мы чувствовали себя обязанными заговорить от имени самой сущности правосудия, попранной этим процессом. И мы рискнули, не рассчитывая на поблажки».
В ходе расследования выяснилось, что очень многие адвокаты (не менее 200) присутствовали в зале, но далеко не все из них формально подписывали текст, а часть ушла, не успев проголосовать, или вовсе не знала точной формулировки заявления. Для властей это открыло возможность «отсеять» подавляющее большинство адвокатов и, сосредоточившись на группе из 25 человек, возложить на них всю тяжесть обвинений. Среди этих 25 оказались инициаторы принятия заявления Н. Д. Соколов и А. Ф. Керенский, а также П. Н. Переверзев, Ф. А. Волкенштейн, М. Е. Феодосьев, А. В. Бобрищев-Пушкин, М. М. Могилянский, В. В. Исаченко, Г. А. Гольдберг, С. И. Ширвиндт, В. Фридштейн, А. И. Кан, Б. Г. Барт-Лопатин, И. М. Рабинович, В. А. Гольденберг, Д. М. Солинк, А. Блох, С. К. Вржосек, Л. М. Брамсон, П. А. Коровиченко, А. А. Исаев, А. Ф. Яновский, Л. М. Ямпольский, И. С. Розен и А. М. Чинкен. Источники фиксируют, что эти лица официально не отрицали своего участия и не заявляли, будто против их воли их «записали» в списки. Напротив, Керенский и Соколов подтверждали, что сознательно проголосовали за протест.
Уголовное преследование строилось на том, что в принятом заявлении, опубликованном в газетах, якобы содержались «оскорбительные» формулировки в адрес представителей власти. Квалифицировалось это по статьям 279 и 280 Уложения о наказаниях: в частности, статья 279 предполагала ответственность за «оскорбление начальства или власти при исполнении служебных обязанностей», а статья 280 – за «публичное поношение верховной власти или её представителя». Обвинителю оставалось только доказать, что адвокаты, называя процесс «надругательством над основами общежития» и «позором России», тем самым оскорбляют «представителей судебной власти», которые этот процесс вели.
Судебный процесс начался 3 июня 1914 года. Заседания проходили под большим вниманием публики, прессы и политических кругов. На скамье подсудимых оказались 25 присяжных поверенных, среди которых двое – действующие депутаты Государственной думы (Керенский и, по некоторым данным, Переверзев). Выступали многие свидетели, в том числе известный юрист А. С. Зарудный, объяснявший на суде, что общий порядок собраний адвокатов всегда был достаточно свободным: повестка дня не раз дополнялась иными вопросами, если присутствующие сочтут нужным. Зарудный убеждал, что власть, по сути, воспользовалась предлогом, желая наказать адвокатов не за «процедурные нарушения», а за фактический протест против политики и юстиции в деле Бейлиса. Подсудимые продолжали настаивать, что никакого «оскорбления» в тексте заявления не содержалось, поскольку они критиковали не отдельных чиновников, а саму антисемитскую линию, которую вели некоторые реакционные силы, и фактическое «извращение правосудия». Кроме того, они указывали, что ни один из протеста не выходил за рамки гражданской позиции, а свобода выражения мнений вообще должна быть гарантирована для адвокатуры в профессиональных и общественных вопросах.
Тем не менее приговор суда, оглашенный 6 июля 1914 года, оказался суровым. Все 25 обвиняемых были признаны виновными. Лидеры и «зачинщики» — Н. Д. Соколов и А. Ф. Керенский — получили по 8 месяцев тюремного заключения, прочие же подсудимые — по 6 месяцев. По дореволюционным меркам столь серьезное наказание для присяжных поверенных за «публичное заявление» выглядело беспрецедентным. Приговор был немедленно обжалован в кассационном порядке. Высшая инстанция несколько смягчила участь осужденных, заменив тюремный срок запретом заниматься адвокатской практикой в течение соответствующего времени. Однако это всё равно означало существенное ограничение их профессиональных прав и удар по репутации.
21 февраля 1915 года судебная палата рассмотрела протест прокурора и постановила, что именно Соколов, Керенский и Переверзев должны быть отстранены от адвокатской деятельности на год, а остальные — на шесть месяцев. Решение вступило в силу 28 февраля 1915 года. Однако ввиду того, что у адвокатов имелись незаконченные дела, некоторые ходатайствовали об отсрочке исполнения наказания, чтобы завершить текущие процессы и не навредить своим клиентам. Совет присяжных поверенных удовлетворил часть таких прошений. Поэтому применялось правило об отложении вступления запрета в силу на несколько месяцев.
Воспоминания А. Ф. Керенского и других участников указывают, что «дело 25 адвокатов» стало в свое время символом давления на адвокатуру за её «общественно-политическую активность». Уже в эмиграции Керенский писал, что всё «дело 25» по своему духу напоминало попытку в миниатюре дискредитировать саму возможность адвокатов объединяться вне пределов, строго предписанных властью. Он подчёркивал, что власти испугались не только факта протеста, но и того, что он получил такое громкое публичное освещение: заявление успели перепечатать множество газет, и все, кто наблюдал за процессом Бейлиса, ознакомились и с позицией петербургских юристов.
Преследование адвокатов в контексте дела Бейлиса негативно отразилось на международном имидже России. Уже после оправдательного приговора Менделю Бейлису (28 октября 1913 года по новому стилю) западная пресса писала, что процесс выявил в России плачевное состояние судебной системы и затянувшуюся национальную рознь.
Интересно, что, несмотря на признак «преступления» против публичной власти, дело в итоге свелось к ограничению профессиональных прав, а не к фактическому отбыванию срока в тюрьме. Это решение объясняется не только смягчением приговора по кассационной жалобе, но и начавшимися вскоре серьезными политическими переменами: летом 1914 года началась Первая мировая война, и интерес власти был обращен к более острым вопросам. Тем не менее формальная судимость и запрет на адвокатскую практику оставались в силе.
По воспоминаниям современников, казус «25 адвокатов» имел и внутрикорпоративные последствия: среди присяжных поверенных возникли разногласия, поскольку часть адвокатов считала участие в подобном заявлении чрезмерным радикализмом и упрекала Соколова и Керенского в том, что они вовлекли всю корпорацию в конфликт с властями. В целом же подавляющее большинство высказалось в пользу солидарности с теми, кто попал под суд, отмечая, что их осуждение — шаг на пути ликвидации независимости адвокатуры как сословия.
Впоследствии уже после Февральской революции 1917 года и тем более после Октябрьской в исторической памяти о деле Бейлиса чаще всего вспоминали само «ритуальное обвинение», а заодно и защитников Бейлиса на процессе. «Дело 25 адвокатов» оставалось как бы второстепенным сюжетом, о котором говорили в контексте «политических процессов периода заката царизма». Спустя годы, анализируя эти события, историки отмечали, что следствием подобных преследований явилось дальнейшее отчуждение образованных сословий от царской власти – процесс, во многом подготовивший катастрофические для монархии итоги 1917 года.
Андрей Кирхин
*Мнение редакции может не совпадать с мнением автора
*Стилистика, орфография и пунктуация публикации сохранены