Дом, где боль — норма: как отсутствие закона о противодействии домашнему насилию калечит детство

Что делать, если ребёнка бьют дома, а государство отводит глаза? Где проходит грань между защитой и тотальным контролем? Почему правозащитная культура начинается с доверия, а не с инструкций?

Писатель и общественный деятель Мария Арбатова рассказывает в авторской передаче главного редактора Pravda.Ru Инны Новиковой о ювенальной юстиции, домашнем насилии, личном опыте и том, как защитить детей, не превращая заботу в абсурд.

— Мария, как вы сегодня определяете понятие прав человека в современной России и в мире?

— Декларация прав человека не устарела — устарело отношение к ней. Это базовый документ, созданный после победы над фашизмом, и он ясно говорит: никто не должен быть дискриминирован.

Но на практике права распределяются неравномерно — одним в избытке, другим не достаются вовсе. Это касается и международной политики, и внутренней ситуации. ООН, к примеру, превратилась из регулирующего органа в экспертную структуру, не способную реально вмешиваться.

Тем не менее есть темы, которые выше политических конфликтов, — права женщин и детей. И здесь мы сталкиваемся с самой болезненной точкой — домашним насилием.

— У нас есть множество законодательных и подзаконных актов, регулирующих семейные отношения. Но при этом государство вроде бы старается туда не вмешиваться. Помните историю с обсуждением закона о домашнем насилии? Тогда говорили, что в Уголовном кодексе уже есть статьи, позволяющие наказать насильника — и это может быть не только мужчина, но и женщина. Насколько эта система сегодня самодостаточна?

— С одной стороны, государство действительно не должно вмешиваться в личную жизнь. С другой — есть огромное количество людей, и женщин, и мужчин, которые не могут самостоятельно справиться с насилием. Кто должен защищать их интересы — государство, школа, партия?

Я категорически против идеи, что государство не должно вмешиваться. Эти люди — граждане России, они платят налоги, и за эти налоги им должна быть гарантирована защита от насилия всех видов. Но вместо этого избиения и истязания перевели из уголовных в административные. Сразу после этого начался всплеск насилия, который не утихает до сих пор. Ведь теперь по закону насильник не изолируется, а наказывается штрафом или получает общественные работы, после чего возвращается домой и издевается над жертвой по новой. На женских и феминистских сайтах ежедневно появляются новости о новых жертвах.

В цивилизованном мире пострадавшую защищает государство, а у нас женщина должна сама собирать доказательства, нанимать адвоката, при этом находясь в зависимости, психологической, финансовой, живя с этим человеком, имея с ним детей и общую квартиру. Она абсолютно беззащитна.

Если государство не защищает женщину, то насильник возвращается и снова угрожает. Частное обвинение должно было быть заменено на публичное, но вмешалась РПЦ. Они заявили, что правозащитники "лезут в семью". Это была огромная пиаровская кампания с колоссальной дымовой завесой. Она победила, потому что они по приходам собирали подписи против этого закона.

Я помню петицию в поддержку уголовной ответственности за домашнее насилие — её подписали всего 30 тысяч человек. Потому что никто не верил, что реально дать домашнему насилию зелёную улицу. А противники закона грузовиками везли бумаги в администрацию президента. У этой группы есть две "болезненные точки" — домашнее насилие и ювенальная юстиция. Не понимая сути ни одного, ни другого, они подписывают всё подряд.

Парадокс заключается ещё и в том, что государство пытается поднять в стране рождаемость, но гибнущие от домашнего насилия женщины, как правило, фертильного возраста. А среди тех, кто не может забеременеть, огромное количество травмированных физически и психически, и, не собираясь их защищать, государство рубит сук, на котором сидит.

— Когда я говорю, что государство не должно вмешиваться, я имею в виду не контролировать, а защищать. Но перед глазами пример ювенальной юстиции на Западе, особенно в скандинавских странах, где представители государства буквально сидят на кухне и следят, чем ребёнка кормят, какого цвета у него пижама. Я знаю случай, когда у родителей хотели отобрать ребёнка из-за торта на день рождения — то ли купленного, то ли испечённого, но с "не тем" шоколадом. Это реальная история. Спаси Бог от такой "защиты".

У нас есть свой опыт ювенальной юстиции, который начался ещё с Екатерины. Она первой сказала, что дети и подростки должны содержаться отдельно, потому что раньше они сидели вместе со взрослыми и становились лёгкой добычей для сексуальных преступников в тюрьмах.

Ювенальная юстиция — это просто отдельная система, ориентированная на детей и подростков, которых проще вывести из криминального сознания, чем взрослых. И потому эта юстиция должна отличаться от взрослой, потому что дети не несут полной ответственности за свои поступки.

Большинство населения не понимает, что детей отбирают у родителей по нафантазированной "ювенальной юстиции", а по статье 56 Семейного кодекса РФ, гарантирующей право ребенка на защиту при ненадлежащем выполнении родителями родительских обязанностей. А с тем, что детей нельзя бить, согласны и мы, и скандинавы. У меня большой опыт общения с правозащитниками, в том числе шведскими, — с этим всё в порядке.

У нас же для кампаний вытаскиваются крайние, безумные случаи, которые превращаются в испорченный телефон и доводятся до абсурда. А между тем вокруг нас происходят реальные трагедии. Вот на днях девочка выбросилась с балкона из-за насилия в семье — отец её избивал, не пускал к молодому человеку. Она сломала позвоночник. Сколько детей за последнее время сбежали из дома, и когда их находила полиция, выяснялось, что дома их действительно истязали. Слава Богу, об этом начали писать. Это, безусловно, влияние западного подхода к правам ребёнка.

— Когда я росла, такого понятия не существовало — взрослый мог сделать с ребёнком всё что угодно. В автобиографической книге я описывала, как в лечебном специнтернате классная руководительница била детей.

Я росла в довольно благополучной семье, и когда попала в специнтернат, увидела шокирующие вещи. Однажды воспитательница ударила девочку с тяжёлыми нарушениями опорно-двигательного аппарата. Та упала и разбила лоб. Я схватила её и сказала: "Поехали к твоим родителям". Специнтернат находился на Лосином острове, мы добрались до её дома на попутных грузовиках. Соседка открыла дверь — родителей, к счастью, не было. Мы поели какой-то суп прямо из кастрюли, это был пятый класс. И жалостливо глядя на нас, дурочек, соседка сказала: "С ума ты сошла, Танька. Родители тебе ремнём добавят!" И пострадавшая с ней быстро согласилась, выйдя из-под моего "правозащитного" пафоса. Мы вернулись на попутках обратно, и классная сделала вид, что не заметила нашего отсутствия.

И таких историй на моих глазах было полно. Начиная с 90-х была буквально объявлена борьба с насилием, она ещё не закончилась, но побед достаточно много. Медучреждения обязаны сигнализировать в полицию по поводу травм, созданы кризисные центры, полно сетевых помощников, истории публичных насильников обсуждаются всем миром, и эти люди становятся нерукопожатными.

А инструментарий уже давно изобретён. Ребёнок должен знать, что есть телефон, по которому он может позвонить и сказать: "Меня бьют". Тогда в семью придут не полицейские, а, как требует ювенальная юстиция, психологи и социальные работники. И выяснят — речь о лишней шоколадке или о настоящем насилии.

— Я разговаривала с психологом, которая специализировалась на работе с жертвами педофилов. Она не работала с детьми напрямую, но хорошо понимала, как легко ребёнку внушить: "Это правильно, это забота, это наш с тобой секрет". Дети — маленькие, доверчивые, и им легко навязать ложную картину происходящего.

Чтобы ребёнок решился позвонить и попросить помощи, нужно быть бойцом. А таких людей, способных действовать в критической ситуации, хорошо если 10% в обществе.

Правозащитная культура — это то, что формируется, транслируется, и благодаря ей ребёнок может понять: у него есть альтернатива, есть второе мнение, независимое от того, что говорит родитель-насильник. Например: "Я тебя бью, а в детском доме будет ещё хуже". А потом выясняется, что нет — в детском доме не бьют, по крайней мере, не так. Хотя, конечно, детский дом — не идеальное место.

Есть мнение, что даже дети самых тяжёлых родителей, пьющих, агрессивных, всё равно любят их и хотят быть рядом.

Многие дети бегут — сначала от родителей, потом из социальных учреждений, если к ним плохо относятся. Но сегодня большинство детских домов преобразованы, появились деревни семейного типа, многодетные семьи. В совете со мной работает женщина, у которой 15 детей, большинство — усыновлённые, с психиатрическими диагнозами. Она борется за то, чтобы ребёнок с 15 лет не принимал решение о медикаментозном лечении самостоятельно.

Да, ребёнок хочет маму. Ему снится мама, какой бы она ни была, если другой мамы нет. В психологии это называется "внутренний объект", когда ребёнок любит придуманную маму и боится реальной. Но это вовсе не значит, что его можно оставлять в ситуации насилия.

— Работа правозащитников — сложная, она во многом похожа на работу спасателей. Насколько хватает ресурсов, чтобы охватить тех детей, которые действительно нуждаются в защите?

— В совете по правам детей работают люди с разными специализациями. Нарушения происходят по множеству направлений. Кто-то занимается детьми с инвалидностью, кто-то — трудными подростками. Есть те, кто работает с талантливыми детьми, и те, кто занимается случаями насилия.

Вот, например, пришла мама, сказала, что у неё ребёнок с диабетом, а они не могут прийти в детский сад со своей пластиковой коробочкой с едой — садик запрещает приносить что-либо. Она собрали онлайн-сообщество таких мам с требованием организовать спецсадики. Хорошо, если они живут рядом, ведь никто не будет каждый день везти ребёнка за полтора часа.

С диабетиками всё понятно, но похожие проблемы есть и у детей с аллергиями. В детских садах постоянно происходят какие-то ужасные вещи. Например, другой ребёнок дал откусить шоколадку, в которой оказался орех, — и сразу отёк Квинке. Такие дети тоже должны иметь свои детсады.

Гражданское общество формируется. Оно сначала возникает спонтанно, как будто из земли, потом колосится, оформляется, институциализируется в какие-то советы, комиссии, которые обладают реальным влиянием.

Продолжение следует...

Правда.Ру