Кража века: дело Пихлера и Виммер в Императорской библиотеке. Часть первая
В этом году РАПСИ начало серию публикаций о наиболее громких судебных процессах в истории Российской империи. В каждой статье будет рассматриваться конкретное дело, цель — показать, как правовая система дореволюционной России сталкивалась с культурными, политическими и социальными вызовами, и как громкие процессы формировали общественное мнение и дальнейшую судебную практику. В данной статье речь пойдет о знаменитой краже библиотечных книг.
Преступление, развернувшееся в тишине Императорской публичной библиотеки, — почти учебный пример того, как уголовно-процессуальная машина России после реформ 1864 года отрабатывала каждую деталь: от первых оперативных наблюдений до очной разборки перед присяжными. Дело баварских подданных — доктора богословия Алоиза (в документах встречаются и формы Алонзий, Алоизий) Пихлера и Кресценции Виммер — складывалось медленно, многомесячно, и потому оставило необычайно ясный процедурный след. Важно, что к июлю 1871 года акцент у следствия был уже не только на факте систематических хищений из закрытых отделений библиотеки, куда допуск имели служащие и специально допущенные исследователи, но и на юридической квалификации действий каждого фигуранта. В обвинительном акте это было разведено на два самостоятельных пункта: по первому Пихлеру инкриминировалось тайное похищение из библиотеки более четырех тысяч томов, по второму — Виммер ставилось в вину укрывательство заведомо краденого и уничтожение библиотечных знаков, удостоверявших принадлежность изданий государственному книгохранилищу. Процедурно оба эпизода создавали разные доказательственные задачи, и заседание Санкт-Петербургского окружного суда 24 июля 1871 года это наглядно показало.
Отправной точкой стали августовские (1869) сигналы из юридического отделения библиотеки: сначала исчезли брошюры, о чем заведующий отделением библиотекарь Поссельт успел поговорить даже с самим Пихлером; вскоре пропала «История римского права» Фридриха Карла фон Савиньи. Характерно, что речь шла не о залах для широкой публики, а об «отделениях» — внутренних помещениях хранения, куда в силу распорядка допускались лишь штатные сотрудники и пользователи с особым разрешением. Именно это обстоятельство и сдвинуло вектор наблюдения: проверять стали своих, тех, кто внутри. Уже в 1869 году Пихлер в письме Поссельту за границу описывает «подозрительного» читателя, который «всегда рылся по полкам»; в декабре 1870 года, когда библиотекарь Вальтер обсуждал с директором, тайным советником Иваном Деляновым, пропажу четырёх томов «Памятников пражского университета», Пихлер вмешался и сообщил, будто бы видел некоего человека, входившего из читального зала в отделение, таинственно пользовавшегося ключами, лежавшими в ящике стола философского отделения. Этот ранний «слепок» поведения Пихлера был важен для последующего судебного разбора: обвинение раз за разом показывало, как он старательно переводил подозрение на «абстрактного другого», одновременно аккумулируя у себя книги.
К весне 1871 года косвенные наблюдения сложились в прямое задержание. Сторожа Табачек и Васильев отмечали, что Пихлер приходил в отделения в резиновых калошах и не позволял швейцару снять с него пальто; сам книг в библиотеке он не читал, а «только рассматривал», не пользовался правом легально брать тома на дом под расписку, но часто заходил и быстро уходил; его пальто на выходе выглядело оттопыренным, шаг — торопливым. В июле 1870 года сторожа Поляков и Радешин видели, как он выронил у дверей книгу и тут же поднял её. После этого библиотекарь Собольщиков поручил швейцару Ермакову «работать руками»: подавать пальто и, пользуясь этим моментом, ощупывать сюртук. Кульминация — 3 марта 1871 года: Ермаков, помогая Пихлеру одеться, ощутил под полой сюртука, ниже поясницы, «большую книгу». Попытка вырваться не удалась — Пихлера задержали, Собольщиков пригласил его в канцелярию, где тот вынул из-под сюртука массивный том сочинений святого Амвросия на латыни.
Дальше процедура пошла по шаблону неотложных следственных действий: вызван помощник директора Бычков и заведующий хозяйством Плетнёв; в их присутствии организован обыск «по горячим следам» на квартире Пихлера в доме финской церкви на Большой Конюшенной. Уже в первой комнате шкафа — более ста книг со знаками Императорской публичной библиотеки, после чего Бычков убывает докладывать директору Делянову. Во второй комнате — ещё тома; дверь в третью Кресценция Виммер, баварская подданная, проживавшая у Пихлера, сначала не открывает, но по настоянию прибывшего Делянова помещение вскрывают: внутри — «большое количество книг в ящиках». В присутствии помощника пристава Осипчука производится изъятие. Общий счёт — 4 372 книги, признанные принадлежащими Публичной библиотеке; при новом осмотре 13 марта найдено ещё несколько. Вместе с книгами обнаружены 229 карточек от алфавитного и систематического каталогов, из его же одежды — особый мешок, который привязывался к сюртуку для выноса.
Эта «материальная» часть дела и обеспечивала устойчивость первого пункта обвинения: систематичность извлечений, обход официальных процедур выдачи, спланированная техника выноса, вплоть до специальных креплений, — всё это ложилось в модель «тайного похищения», предусмотренного статьями 548 и 1655 Уложения о наказаниях. Но не менее кропотливой была и квалификация второго пункта — действий Виммер: именно здесь проявилась тонкая грань между простым проживанием на квартире и укрывательством, между бытовым молчанием и уничтожением юридически значимых следов. Обвинение формулировало: «зная о похищении Пихлером книг из Императорской публичной библиотеки, с целью сокрытия этой кражи уничтожила знаки, свидетельствовавшие о принадлежности книг библиотеке»; таким образом, речь шла не только об их физическом хранении, но и о целенаправленной ликвидации экслибрисов, штемпелей, библиотечных отметок.
В компоновке обвинения важно слово «зная»: именно доказать осведомлённость — а не просто совместное проживание — и стремился прокурор. В пользу этого тезиса говорили: отказ Виммер дать ключ от третьей комнаты до появления Делянова; концентрация книг в «ящичных» укладках, то есть в форме, ориентированной на сокрытие и транспортирование; многочисленные случаи дефектов, возникших уже «на руках» у похитителя — вырезанные гравюры (из французского издания Библии — 236, из голландского — 135), содранная серебряная оправа с польской книги, исчезнувшей из витрины и обнаруженной у Пихлера. В логике обвинения именно действия «в помощь сокрытию следов» квалифицировались как самостоятельное преступление, сопряжённое с кражей, пусть и совершённой другим лицом.
На предварительном следствии Пихлер выбрал линию «самовольного пользования»: мол, он брал книги «для занятий», возвращал и вместо них брал новые; делал это «без отчёта, не записывая и не объясняя никому», а тайный вынос якобы начался после того, как «вынес одну книгу и был остановлен сторожем», из чего он сделал вывод, что «открыто выносить нельзя». Но эта версия разбивалась о чистую арифметику и библиографию. Во-первых, круг изъятий выходил далеко за рамки богословия: у него находили Беранже на французском, руководство по танцам, пособия для портных, токарей, кондитеров — литературу, никак не связанную с заявленными «учёными занятиями», и уж точно не предназначенную для вычленения «технических выражений», о чём он позже пытался спорить. Во-вторых, темпы накопления при сроке «активной фазы» около 15 месяцев (с июля 1869 года по 3 марта 1871 года, минус четырёхмесячный отъезд) означали, что в среднем ежедневно на квартире оседало по десять и более томов — объём, несовместимый ни с нормальным научным обращением, ни с возможностью регулярных возвратов. В-третьих, присутствие в его бумагах 229 карточек каталогов — это уже вмешательство в «орган памяти» учреждения; изъятие карточки равносильно попытке «стереть» существование книги для внешнего пользователя, и именно так эту деталь считывал суд.
Андрей Кирхин
*Мнение редакции может не совпадать с мнением автора
*Стилистика, орфография и пунктуация публикации сохранены