Литературный продюсер
***
Саша Кругосветов – автор более тридцати книг, член Союза писателей России, член Международной ассоциации авторов и публицистов APIA (Лондон). Лауреат премий «Алиса», «Серебряный РосКон» и «Золотой РосКон», трехкратный шортлистер премии НГ «Нонконформизм», лауреат международной премии Кафки, премии Дельвига «Литературной газеты», лонглистер премии «Большая книга».
***
Литературный продюсерЗнаменитая мистификация с Черубиной де Габриак, к которой оказался причастен Волошин, породила противоречивые оценки современников. Одни обвиняли поэта в моральной нечистоплотности, другие восхищались им как несравненным мастером розыгрыша. Сам же Максимилиан с удовольствием вспоминал об этой истории, хотя и отводил себе в ней достаточно скромную роль. Если взглянуть на «легенду о де Габриак» не с точки зрения стереотипов начала XX века, а провести параллели с современными реалиями, то окажется, что Волошин выступил не больше, но и не меньше чем первым литературным продюсером Серебряного века.
Напомню канву событий. Главному редактору журнала «Аполлон» Сергею Маковскому в конце лета 1909-го пришло письмо с обширной подборкой стихотворений, подписанных никому не известной Черубиной де Габриак. Стихи, пронизанные тайной и романтикой – впрочем, как и личность самой поэтессы, – были опубликованы в журнале, а в загадочную Черубину заочно влюбились многие сотрудники редакции «Аполлона», начиная с Маковского, и некоторые читатели.
Через пару месяцев выяснилось, что за автором подборки, представляющимся восемнадцатилетней католичкой со строгим отцом, скрывалась двадцатидвухлетняя литератор Елизавета Дмитриева, хромавшая на одну ногу и склонная к полноте. Истинное же авторство стихов одно время подозревали даже за самим Волошиным.
Попробуем разобраться, что случилось в действительности. Начнем с личности Елизаветы Ивановны. Она была на десять лет моложе Волошина. Ее отец – учитель чистописания Иван Васильевич Дмитриев – умер от костного туберкулеза, немного не дожив до сорока пяти. До своих шестнадцати Елизавета страдала тем же недугом, часто оказывалась прикованной к постели и хромала до конца жизни.
Волошин вспоминал: «Хромая от рождения, она с детства привыкла считать себя уродом. В детстве у всех ее игрушек отламывалась одна нога; ее брат и сестра говорили: “Раз ты хромая, у тебя должны быть хромые игрушки”».
Тем не менее Елизавета Дмитриева с золотой медалью окончила гимназию, а затем Императорский женский педагогический институт по специальностям средневековая история и французская средневековая литература, слушала лекции в Петербургском университете по испанской литературе и старофранцузскому языку, некоторое время училась в Сорбонне.
Там, в Париже, в июне 1907 года Дмитриева познакомилась с Николаем Гумилёвым в мастерской художника Себастиана Гуревича, писавшего ее портрет. Через несколько дней они вновь встречались втроем. Дальнейшее знакомство будущей Черубины с Гумилёвым возобновилось лишь в феврале 1909-го в Петербурге на публичной лекции в Академии художеств. Там же присутствовал и Волошин, который показался тогда девушке «недосягаемым идеалом во всем». А вот с Гумилёвым после той встречи у Елизаветы начался нешуточный роман – тот не раз предлагал ей замужество, но она отказывалась.
Волошин уехал в Коктебель. В конце мая Дмитриева с Гумилёвым отправились к Максимилиану погостить. И тогда Елизавета окончательно поняла, что Волошин – самая большая ее любовь. «То, что девочке казалось чудом, – свершилось. Я узнала, что М. А. любит меня, любит давно, – к нему я рванулась вся, от него я не скрывала ничего», – вспоминала она впоследствии. Ей хотелось продолжить отношения втроем, но Максимилиан настоял, чтоб она сделала выбор. Елизавета попросила Гумилёва уехать, сама же осталась в Коктебеле, где до сентября прожила «лучшие дни жизни».
Там же родилась и Черубина де Габриак – не просто псевдоним, а яркая пленительная личность, пусть и выдуманная. Волошину нравились стихи Дмитриевой (Лили, как он ее называл), но в редакции «Аполлона» их отвергли. Дело было вовсе не в поэзии, а в представлениях главного редактора о том, какими должны быть авторы журнала. «Маковский… был чрезвычайно и аристократичен, и элегантен, – вспоминал Волошин. – Я помню, он советовался со мною – не вынести ли такого правила, чтоб сотрудники являлись в редакцию не иначе как в смокингах… Лиля – скромная, не элегантная и хромая – удовлетворить его, конечно, не могла, и стихи ее были в редакции отвергнуты».Как добиться публикации? Максимилиан решил проблему как настоящий продюсер. Он придумал образ поэтессы, соответствующий вкусам как редактора, так и читателей того времени. Все начиналось как игра. Взять хотя бы псевдоним. На первых порах – Ч. де Габриак. У Волошина был «морской черт» – найденный на берегу, обточенный волнами корень виноградной лозы, который сама природа превратила в фигурку нечистого. Черту дали имя Габриах в честь беса, защищающего от злых духов. Максимилиан подарил его Дмитриевой.
Аристократичный Маковский никакого «Черта Габриаха» печатать не стал бы. От первого слова оставили только «Ч», а Габриах стал писаться на французский манер с заменой «х» на «к» и частицей «де» впереди. После этого, решив раскрыть значение инициала, заговорщики долго ломали голову, ища женские имена на «Ч», «пока, наконец, Лиля не вспомнила об одной Брет-Гартовской героине. Та жила на корабле, была возлюбленной многих матросов и носила имя Черубины».
Дальнейшие шаги были тщательно продуманы Волошиным как в плане антуража, так и психологической игры. Письмо со стихами Черубины было написано на бумаге с траурным обрезом и запечатано сургучом. На печати красовался девиз «Vae victis!» – «Горе побежденным!» Дальше – больше.
Зная вкусы Маковского, Волошин решил, что таинственная незнакомка должна быть светской дамой с фамильным гербом. И в первой же подборке появилось стихотворение «Наш герб»:
Червленый щит в моем гербе,
И знака нет на светлом поле.
Но вверен он моей судьбе,
Последней – в роде дерзких волей…
Были продуманы и детали для широкой публики. Максимилиан вспоминал: «Мы сделали Черубину страстной католичкой, так как эта тема еще не была использована в тогдашнем Петербурге».
После отправки стихов начались дипломатические игры. Волошин отправился к Маковскому, который в тот момент приболел и принимал сотрудников редакции дома.
– Вот видите, Максимилиан Александрович, я всегда вам говорил, что вы слишком мало обращаете внимания на светских женщин, – восхищался Маковский в разговоре с Волошиным. – Посмотрите, какие одна из них прислала мне стихи! Такие сотрудники для «Аполлона» необходимы.Многим из нас на его месте было бы трудно не смутиться или не рассмеяться в ответ, но не таков Волошин. Скажете: циник, блестящий актер? – да нет: кажется, что Максимилиан и сам уже не сомневался в существовании Черубины. Вспомним, как он истово верил в реальную жизнь двух разных «я» в себе.
Марина Цветаева в 1932-м в очерке «Живое о живом» вспоминала их разговор: «Марина! Ты вредишь себе избытком. В тебе материал десяти поэтов и сплошь – замечательных!.. А ты не хочешь (вкрадчиво) свои стихи о России, например, напечатать от лица какого-нибудь его, ну хоть Петухова? Увидишь (разгораясь), как через десять дней вся Москва и весь Петербург будут знать их наизусть».
Максимилиан искренне считал, что в каждом человеке могут жить разные личности. Вместе с первой подборкой стихов Черубины де Габриак в журнале «Аполлон» вышел написанный Волошиным «гороскоп», исполненный в некоем туманно-символическом вкусе: «Ее речи звучат так надменно и так мало современно, точно ее устами говорит чья-то древняя душа».
Был ли Волошин, как злословили, соавтором, а то и автором стихов Черубины де Габриак? Он утверждал, что «в стихах Черубины играл роль режиссера и цензора, подсказывал темы, выражения, давал задания, но писала только Лиля». Поверить ли ему на слово? Думаю, в данном случае – да. Как никто другой чувствовавшая внутренний нерв поэзии, Цветаева писала об этом: «Нет обратнее стихов, чем Волошина и Черубины. Ибо он, такой женственный в жизни, в поэзии своей – целиком мужественен, то есть голова и пять чувств, из которых больше всего – зрение. Поэт – живописец и ваятель, поэт – миросозерцатель, никогда не лирик как строй души. И он так же не мог написать стихов Черубины, как Черубина – его».
Масштаб личности, образованность и талант Дмитриевой однозначно свидетельствуют о том, что написать стихи Черубины де Габриак ей было по силам. Самуил Яковлевич Маршак вспоминал о работе с нею в Красноярске над пьесами для детского театра: «Пьесы для театра писали по преимуществу двое – я и поэтесса Е. И. Васильева-Дмитриева. Это и было началом моей поэзии для детей…» Как видим, после ухода со сцены загадочной Черубины наша героиня оставалась ярким человеком и талантливым литератором.
Кстати, и дуэль Гумилёва с Волошиным состоялась не из-за вымышленной де Габриак, а из-за самой настоящей и вполне земной «Лили». Она вспоминала: после очередного отказа выходить замуж за Гумилёва, тот «говорил Бог знает что» о ней на литературном собрании у Иванова (те самые легендарные Ивановские среды). Волошин вызвал Гумилёва на дуэль. Оба поэта, к счастью, остались целы и невредимы. Но посмотрите, какова эта самая Елизавета Дмитриева! Не отличаясь изысканной красотой, склонная к полноте хромоножка, она заставляла лучших поэтов того времени драться за нее!
Волошин не писал стихов под псевдонимом де Габриак – он стал соавтором самого образа Черубины. Как ни странно, в числе соавторов мистификации оказался и обманутый редактор «Аполлона». В первом же своем телефонном разговоре с Черубиной Сергей Маковский весьма игриво заявил, что умеет определять судьбу и характер человека по почерку. Как вспоминал Волошин: «Он рассказал, что отец Черубины – француз из Южной Франции, мать – русская, что она воспитывалась в монастыре в Толедо и т. д. Лиле оставалось только изумляться, откуда он все это мог узнать, и таким образом мы получили ряд ценных сведений из биографии Черубины, которых впоследствии и придерживались».
Маковский же в очерке «Черубина де Габриак» подчеркивал: «Я не предполагал никакой мистификации, сознаюсь честно. Миф Черубины, которому так единодушно поверили аполлоновцы, подействовал на меня с гипнотической силой… Влюбились в нее все “аполлоновцы” поголовно, никто не сомневался в том, что она несказанно прекрасна, и положительно требовали от меня – те, что помоложе, – чтобы я непременно “разъяснил” обольстительную “незнакомку”».
Представляю, как это могло случиться. Молодые люди распаляли друг друга, как на рок-концертах поклонники, чувствуя единение с певцом, распаляют друг друга в преклонении пред своим кумиром. Но было б ошибочным посчитать, что Волошин организовал некую секту поклонников Черубины де Габриак. Он лишь угадал образ, который окажется «в тренде», как сказали б мы сегодня. Маковский первым это подметил: «Не надо забывать, что от запавших в сердце стихов Блока, обращенных к "Прекрасной Даме", отделяло Черубину всего каких-нибудь три-четыре года: время было насквозь провеяно романтикой».
Мне кажется, Волошина можно считать первым литературным продюсером. Причем не только успешным, но и бескорыстным. Максимилиан вспоминал, что Маковский однажды послал Черубине огромный букет белых роз и орхидей. «Мы с Лилией решили это пресечь, так как такие траты серьезно угрожали гонорарам сотрудников “Аполлона”, на которые мы очень рассчитывали», – сообщает поэт. Вся мистификация была лишь из любви к искусству, к литературе. И она действительно стала блистательной частью истории литературы, как многое из того, за что брался Волошин.
1.Литературно-философские собрания, проходившие по средам в квартире поэта-символиста Вячеслава Иванова на «Башне» в Петербурге в начале XX века. Встречи собирали весь цвет Серебряного века, включая Анну Ахматову, Александра Блока, Николая Гумилёва и других.
