Читаем книгу: Нелл Уайт-Смит — «В холод»

РейхарЯ проснулся от чувства близкой беды. Не предчувствия — острого знания, что смерть уже здесь. Сев на кровати, я всецело доверился себе. Ещё никогда подобные чувства меня не обманывали. Нацепив одежду наскоро, надев пояс со стандартным набором присадок и набором для выживания, я быстро вышел в коридор, только там осознав, что сновидение, явившееся мне сразу перед пробуждением, до сих пор следует за мной, и в пустых коридорах базового лагеря мне чудится молодая женщина с багровыми волосами. Не видится, нет, это всего лишь переживание её присутствия, её движения вдоль комнаты, её осторожного внимательного взгляда, протянувшегося в самую вечность молчания, царапающей боли от множества шпилек в её волосах, стягивающих туго свернутые в узел на затылке волосы. Я внутренне дрожал, ощущая, как болен оттого, что эти волосы не свободны. Мне чудится тянущая несвобода в ровно лежащих тенях и прямых углах коридоров. Она проступает сквозь фонящую тишину, укутавшую лагерь. И я знаю, что рядом смерть. Не понимая, где искать неладное, я решил обойти с дозором весь главный корпус и очень быстро понял, что именно мне показалось неправильным, и перешел на бег: по коридорам гулял холодный воздух. Сквозняк, которому там не место. Конечно, как только неожиданно меняется ветер, я всегда просыпаюсь. Самой первой и самой обжигающей мыслью было, что с мастером Трайтлоком снова стряслась беда. Я добрался до лазарета так быстро, как мне позволили ноги, и сразу же подтвердил самые худшие опасения: он пуст, дверь распахнута. Бросив беглый взгляд на замок, я не заметил никаких следов взлома и кинулся к выходу из главного корпуса. К собственному ужасу, ещё не видя ничего из-за поворота, я услышал голос, запевающий унылую протяжную песню. Голос, чей обладатель удалялся от лагеря прочь. У двери без сознания лежала госпожа Карьямм. Я метнулся к ней. Она дышала ровно, на лице след от удара. Очевидно, она попыталась прийти на помощь одержимому синдромом края мира, но больные, когда их не пускают следовать одним им слышному зову, проявляют поразительное упорство и готовы драться до смерти, лишь бы уйти. — Мастер Рейхар, что случилось? — Подняв голову, я увидел господина Вейрре, члена группы господина Тройвина, и поделился с ним: — Господин Трайтлок ушёл в снега. Прошу вас, позаботьтесь о госпоже Карьямм и закройте за мной. Потом проверьте остальных, не появились ли у кого-то ещё симптомы. На месте нет как минимум господина Тройра. Он кивком отдал мне знак принятия и спешно двинулся выполнять порученное, а я, введя себе присадку, как есть выскочил за пределы базового лагеря. Продолжая слышать бесприютную, протяжную песню на несуществующем языке, я вскоре увидел мастера Трайтлока. Его фигура, темнеющая в пронзительно-малахитовых сполохах магнитного сияния, удалялась прочь. Господин Трайтлок уходил к какой-то ему одному видимой звезде, снимая на ходу одежду. Остановившись на границе базового лагеря, я понял одно — как бы я ни бежал, смерть от затвердевания ликры догонит его быстрее. Подняв взгляд, я всеми чувствами устремился к Луне и её фазе, ещё оставляющей мне небольшое окно возможности для смены ипостаси по своему желанию. Буквально последние дни, даже часы моя Луна ещё оставалась со мной, я её чувствовал. Прыгнул вперёд, в тронутый единственной цепочкой шагов снег, на ходу обернувшись вороном. Мои чёрные механические перья, по мере того как я набирал высоту, ловили на себе неземной струящийся свет, и звёзды, высокие и низкие звёзды, почти не видные в здешней части мира, вели меня, как и положено им движением мира вести механических птиц. Я быстро нагнал мастера Трайтлока по воздуху. Снизившись, я вернул себе механоидную ипостась и навалился на него сверху. Подмяв под себя и этим зафиксировав, быстро ввёл присадку в клапан у основания шеи. Я успел как раз вовремя, прежде чем он сбросил меня в снег единственным мощным движением, и я упал, глядя снизу вверх на его жилистое, тощее, скроенное крепко тело. Мгновение я думал, что он пойдёт дальше, вместо того он медленно, с танцорской грацией, какой-то мудрой и спокойной повадкой жрецов красной веры присел передо мной, глядя мне прямо в глаза и взглядом гипнотизируя, словно вкладывая в меня что-то. Толику собственного безумия, а может, крупицу истины, обретённую им на тёмной стороне разума. Механика и органика сплетались у него на оголённом торсе, почти незаметно перетекая из одного в другое, словно показывая нашу неизменную двойственность и цельность. И там и там плясали отражения небесного путеводного света, зажжённого природой, нас, крохотных, не замечающей. Я осознал, что он скоро умрёт. У меня с собой имелось всего две капсулы с присадкой и, значит, около шести часов для того, чтобы вернуть его в тепло, но он не хотел спасать свою жизнь. Он смотрел на меня совершенно нездешним взглядом, полным соединённым в одном биении сердца тёмной бесприютной глубины и холодной внимательности, словно разглядывал что-то внутри моей собственной, так любившей небо, души и находил в ней нечто хорошо, очень хорошо знакомое. Может, приковавший мой взгляд странный, почти пугающий эффект вызывали узоры на родной механике, блестящие в сиянии северной ночи. По ним гадали, предсказывая судьбы, и сейчас, под взглядом Белой Тишины, они прямо говорили о своих скрытых смыслах. Может, дело в самой ситуации, сведшей нас здесь, в бескрайности ледяных пустошей вокруг, в манящей близости края мира, в необузданном, непокорённом просторе, где вольно разгонялся ветер, а может, в необычайной мягкости погоды, кроткой для этих широт. Внезапно взгляд Трайтлока изменился — показался мне испуганным на один удар сердца, — и меня изнутри снова прошило чувство близкой беды. Поднявшись рывком, я бросился к нему, достал вторую присадку, протянул руки, чтобы ввести ему и её, повысить концентрацию противостоящего замерзанию состава в железных венах. Он упал мне на руки. Я, приняв и прижав его к себе крепко, ввёл присадку и только тогда почувствовал незначительное, еле заметное давление под пальцами, тело его стало больше, пока я снимал с себя свитер, пытаясь укутать его. Я опустил господина Трайтлока в снег, чтобы осмотреть, но ещё до того, как увидел собственными глазами, понял, всё понял: поздно. Родная механика его, разорвавшись изнутри, представляла один кусок мраморно-бежевого льда. Затвердевание ликры, даже при значительном количестве родной механики, как у господина Трайтлока, не означало немедленную смерть. Часто — за малыми исключениями всегда — вело к смерти из-за повреждения внутренних органов и последующего сепсиса, да, но не равнялось ей. И я не собирался без боя отдавать его смерти. Я приложил ухо к груди, но не услышал биения. Проверил пульс на шее, ничего не почувствовал и, свернув свитер, подложил ему под ноги и приступил к массажу сердца. У меня зазвонил собственный мой хронометр, требуя ввести присадку. То, что у меня не осталось её, я осознал только тогда. И, не имея ни шанса успеть вернуться в тепло, просто поднял взгляд на здание базового лагеря, на силуэты Сестры Заката и Сестры Восхода, гордо сияющие во всей славе неба Белой Тишины, готовые отправить в путь, готовые к покорению бесприютного края, метущегося снегом под сиянием небес, готовые к поискам затерянного в снегах города, к открытию его таинственных гор и многих его богатств, готовые к заполнению на картах белых частей. Я увидел их, великолепных моих Сестер и мастера Тройвина. Он со всех ног мчался ко мне с набором присадки «Путь в холод». ТройвинРазбуженный каким-то неясным звуком, я открыл глаза и огляделся. Всё на своих местах: груз закреплён, так же как и големы. Госпожа Карьямм и господин Вейрре что-то обсуждают, скрашивая скучное путешествие. Всё вроде бы хорошо, всё ладно. Я настойчиво советовал членам своей группы подремать, пока мы свободны. Весь остаток ночи после смерти учёного мы провели на ногах из-за переполоха. Последние несколько часов до вылета мы возвращали в базовый лагерь труп и сидели на оперативном совещании в отношении случившегося. Рейхар опросил обоих членов моей группы и господина Тройра в придачу. Можно подумать, те знали или могли знать что-то, смешно. Господину Тройру пришлось оправдываться за то, что он выполнял приказ, который Рейхар сам и отдал — проводил глупую ревизию запасов продовольствия на складе. Унизительно. И неудивительно ни для кого. Когда муторные выяснения закончились, мы решили не оставаться в главном корпусе. Не сговариваясь, пришли к големам. А ровно в четыре утра «Сестра Заката» оторвалась от причальной мачты и начала запланированный вылет. Смерть не стала для Рейхара причиной нарушать расписание. Что ж, хотя бы в этом мы соглашались друг с другом. Хоть в чём-то. От мыслей меня отвлёк всплеск смеха из командирской гондолы. Теперь ясно, почему я проснулся. Не знаю, что так рассмешило команду наверху, но дружеская обстановка там казалась мне тёплой до неприятия. Граничила с безответственностью. Кликала беду. Раздражала. Грузовой отсек, где мы сидели, являлся сменной частью: когда мы доберёмся до места, он будет сброшен и превратится в готовый опорный склад для пеших экспедиций. Внутри имелся необходимый запас тёплых вещей, присадок, топлива, оборудования, сжатого кислорода и продовольствия. Все необходимое для снабжения исследователей. Мы трое были не единственной пешей группой: в лагере находились ещё шестеро профессиональных исследователей, не считая мастера Тройра, распорядителя лагеря. Со следующей сменой придут новые. И тем, кто будет изучать Белую Тишину, измеряя мир собственными ногами, понадобятся укрытия. Еда. Опора. Именно так я решил начать освоение Белой Тишины — с создания сети опорных баз и складов. Отсек крепился к командирской гондоле снизу и связывался герметичным люком. Я поднялся и отёр ладонь от капель натёкшей при корректировке давления ликры Пугала. Взобравшись по лестнице, я глянул наверх и прикрыл люк. Закрыл бы совсем, но такое выглядело бы неправильно. А я не хотел говорить. Ни с кем. Оставалось немного потерпеть. Скоро домой. Скоро. — Ну и что, нам теперь ждать новых смертей в базовом лагере? — пресно поинтересовалась тем временем госпожа Карьямм. С высоты лестницы она напомнила мне Варьянн, жену моего брата. Тоже смуглая, темноволосая, тренированная женщина, носившая две косы до плеч. Последствия схватки с погибшим учёным отлично виднелись у госпожи Карьямм на лице. Отёк распространился на щёку и левое веко, обещая оставить существенный кровоподтёк. Но механика её глаз не пострадала, сотрясения она не получила. Врач разрешил ей вылет. Она сидела рядом с приписанным к ней снегоходным големом, Фонтаном, коренастым и широким, со шлемом, состоящим из множества мелких оконец. Он имел самую давнюю из всей нашей команды историю. Изначально его создали как медицинского голема. Раньше его конструкция позволяла переносить в себе пострадавшего в лежачем положении. После множества модернизаций он был оборудован, как и остальные големы нашей группы, двумя пассажирскими местами. — Вы верите в то, что синдром края мира происходит из заражения продуктов питания? — серьезно поинтересовался господин Вейрре, привалившийся к своему голему Тонне. Я посмотрел сначала на исследователя, потом снова на госпожу Карьямм. Очевидно, они воспользовались моим советом подремать и только недавно принялись за болтовню. Все они — и трое големов, и исследователи — находились в одной ликровой сети, отдельной от сети Сестры Заката. Нам разговаривать с ней не требовалось. И не хотелось. Мы жили отдельно. Сами собой. Вместе. Спрыгнув с лестницы, я поддержал господина Вейрре: — Будь проблема в пище, почувствовали бы все, кто остался на вторую смену. И экспедиции, случись им встретить синдром, погибали бы полностью. Вот как экспедиция Эйрлока от отравления свинцом или Трайвве от недостаточной питательности пайка. Когда питание неправильное — бьёт без всяких исключений. — В экспедиции 1016 в снега лагерь ушёл целиком, — парировала Карьямм, не желая спорить со мной всерьёз, скорее просто из живого интереса к теме. Действительно, бывшая до нас экспедиция, спонсируемая городом Золотые Кроны, первым владельцем патента на формулу «Пути в холод», погибла в один день. Они просто ушли. Спасатели нашли личные вещи учёных и оборудование на своих местах, аккуратно прибранными. Рабочие дневники велись ежедневно и оборвались на одной и той же дате. А тела исследователей оказались разбросаны по Белой Тишине. Словно бы они вышли из лагеря и пошли каждый в свою сторону. На ходу раздевались. Обнажали себя. Донага. Вздохнув, я изложил неприятное, но самое логичное объяснение: — 1016 использовали «Путь в холод» в её оригинальной формуле. В том же виде, как её создал завод Род. После гибели экспедиции Золотые Кроны продал патент, и позже присадка дорабатывалась. Я думаю, они отравились «Путём в холод». — То есть вы не верите в теорию о еде? — хитро спросила меня госпожа Карьямм. — У него есть своя теория, — подначил меня господин Вейрре, определенно ожидая, что я развлеку госпожу Карьямм и её голема мыслью, что синдром края мира передаётся через взгляд. Женщина меня опередила. Ответила бойко: — У меня тоже есть теория. Умершего учёного позвала Рука Отца! Нам с господином Вейрре следовало бы прыснуть смехом, но мы переглянулись. Карьямм только недавно присоединилась к нашей группе, она провела с нами всего семь месяцев. Три, в течение которых мы, медленно продвигаясь к базовому лагерю, давали привыкнуть нашей органике к холодному климату, и ещё четыре месяца общей подготовки к экспедиции. Срок слишком маленький, чтобы начать делиться особенной информацией. И мы не открывали ей, что одна из целей объединённой экспедиции в целом — поиск механической звезды, созданной специально для отслеживания положения Хрустального Ока. Она и называлась Рука Отца. — Посудите сами, — азартно продолжила исследовательница, подтянув ближе к себе скрещенные ноги. — Постройка Руки Отца официально подтверждена Луной. Они заказывали её у завода Род. В архивах сохранились и чертежи, и прочие бумаги. У нас в базовом лагере сидит целый специалист по этой звезде. Она точно реальна! — Ну, тогда бери выше, — вступил в полемику с коллегой господин Вейрре, пока я следил за её реакцией: знает Карьямм что-то или просто верит в старые сказки? — Тогда Отец Чёрных Локомотивов у Хрустального Ока тоже был. Его постройку тоже заказывали, есть и чертежи, и прочее… Но если бы город пытался спасти огромный самоходный голем, он бы спас его. Отцы Чёрных Локомотивов почти всегда выносили в себе города. — Почти, но и им не всё удавалось! — горячо подхватила госпожа Карьямм. Я позволил себе улыбнуться. Напряжение меня отпустило. Знай она что-то, не принялась бы спорить с такой горячностью. В ней говорила старая-старая вера её северных широт, вера её мастеров. Красная вера. — Подумайте сами! — призвала госпожа Карьямм нас обоих, распалившись в своих догадках. — Рука Отца следила за Хрустальным Оком, но упала из-за холода и повреждения ликровых вен где-то здесь. Здесь, я так поняла, консенсус. Но что у неё внутри, что давало ей энергию, а? Ну? — Самоцветное сердце, — усмехнулся господин Вейрре. Нет, Карьямм точно ничего не знала, ведь сейчас она пыталась изобрести то, что мы уже использовали. Я поморщился, спросив самого себя: на каких основаниях я вообще решил подозревать молодую женщину, а самое главное — в чём? В чём именно я подозревал её? Чего я боялся? Я вспомнил серые стены. Меня передёрнуло. Нет, нет. Всё глупости, последствия болезни, пройдёт. Пройдёт. И мучительная подозрительность пройдёт, как только мы уйдём в снега. Когда мы уйдём. На волю. Навсегда. — Самоцветное сердце, верно! Маленький саркофаг, где находятся волшебные… — Да какие они волшебные? — фыркнул господин Вейрре, заражая хорошим настроением госпожу Карьямм. Та отмахнулась: — Я не понимаю, как они работают, значит, они волшебные! Так вот: волшебные самоцветные камни, каждый из них был когда-то живой душой. Живой душой, понимаете? И вот Рука Отца, эта могущественная звезда, призванная в мир для великих целей, — она потеряла свой город, свою связь с Луной и другими звёздами, своими сёстрами. Её самоцветное сердце разбито — и в прямом, и в переносном смысле. Но оно не мертво! И оно хочет исцелиться! Хочет, чтобы его починили, хочет снова найти свой потерянный город! Вот оно и зовёт к себе! — Только не говорите, что вы, госпожа, из каойте! — насмешливо попросил её господин Вейрре, и госпожа Карьямм рассмеялась. Конечно, она из каойте — красной веры. Причуды её мы прекрасно знали, не упускали случая время от времени над ней пошутить. Но Карьямм была последовательницей древней веры в духов ликры, можно сказать, одной ногой. Мастера её мастеров искренне поклонялись им, её собственные мастера — для вида. Ну а сама Карьямм только что-то слышала, порой подмечая, что эти верования в чём-то удивительно точно описывают природу души и нашего единения с миром. Воли, соединяющей всё. Шепот ветра. Души. — Духи проходят сквозь землю по железным венам, признаёте вы их или нет. Они пронизывают наше прошлое и предупреждают нас о будущем. Ведь они слушают души умерших, идущих по обратной стороне времени. — Госпожа Карьямм, — спросил мой давний товарищ, опершись плечом о Тонну, он скрестил руки на груди, — а ты когда-нибудь гадала по затвердевшей ликре? — Мне не показывали, но вот госпожа… эта… — Исследовательница щёлкнула пальцами, пытаясь вспомнить имя женщины, которой я запретил сегодняшний вылет и чьего имени не помнил тоже. — Кайра… Кайра… не помню, как дальше, она знает правила такого гадания. Если мы найдём останки той станции, она, если будете себя хорошо вести, ответит на любые ваши вопросы о бу… — Она осталась в базовом лагере, — поправил госпожу Карьямм я, но та вернула мне взгляд. Я понял, что ошибаюсь. Выругавшись, я сразу поднялся в командирскую гондолу и, к собственному неудовольствию, тут же увидел её — высокую женщину с тонкими сухими губами, глубоко посаженными глазами и крупным носом с горбинкой. Эта женщина выглядела слишком готовой к спору, даже если победа в нём её убьёт, а пока к тому и шло. — Как вы смеете здесь быть? — спросил я её прямо, и она посмотрела на меня, излучая напускное спокойствие. Вызов не бросила. — Решение руководителя экспедиции. Я метнул взгляд на Рейхара. Он стоял у смотрового окна рядом с рулевым. О чём-то разговаривал с хозяйкой дирижабля. Оба они ботинками соприкасались с ликровыми клапанами, находящимися на полу. Этим они примыкали к ликровой сети. Разговаривали с дирижаблем. Держали контакт. Постоянно. — Руководитель пешей экспедиции — я. И только я решаю, кого брать на переходы в ледяных пустошах. Я уже согласился сделать крюк, чтобы изучить интересующий вас участок. Из-за ваших капризов дорога от склада до базового лагеря займёт трое суток вместо двух. В пути погода может измениться. Секунда — и налетит буря, а вы не готовы к ней! — Напротив, я прошла базовый курс подготовки, и больше того — будучи историком железных дорог, готовилась к переходу по ледяным пустошам всю жизнь. — Сколько ваша органика привыкала к климату Белой Тишины? — нападал я, а она оставалась вежливо отстранённой. Чем раздражала ещё больше. — У нас снегоходные големы, запас еды, топлива и присадки, — ответила она всё так же. Прекрасно! Конечно, если она переспорит меня сейчас, то и в пурге выживет. — По мнению ваших коллег, так называемая подготовка органики не имеет никакого значения. Мы обезопасили механику, а уж органика всё стерпит. Мне кажется… — Казаться вам будет у вас в кабинете! — Мне кажется, — повторила она вкрадчиво, сделав шаг ближе ко мне и остановившись нос к носу, — что вы вовсе не ограниченный верзила, каким прикидываетесь, и прекрасно понимаете, что будет, если мы обнаружим останки железнодорожной станции. Если она использовалась для снабжения стройки Хрустального Ока, мы докажем, что Белая Тишина — не наносной грунт от вулканической активности на леднике, а единый остров или архипелаг, оторванный от основной части суши терраформированием, и вот оно — уже полноценное географическое открытие. Крича на меня, вы бережёте его для себя? — Госпожа Кайратьярр, — позвал её Рейхар, до чьего слуха наконец дошла наша ссора. Я буквально не мог поверить, что он возымеет наглость сейчас рассудить нас. — Ваш график исследований разработан не мной и не господином Тройвином. Он утверждён объединённой научной комиссией «Северных Линий» и «Бурых Ключей» и ею же согласован с пешими экспедициями. Поэтому прошу вас следовать ему и воздержаться от оценочных суждений в отношении целей и мотивов других членов экспедиции. — Да, мастер Рейхар, — отозвалась женщина и поспешила заинтересоваться видом в одном из ближайших смотровых окон. — Мастер Тройвин, вы не подойдёте к карте, пожалуйста? Мне хотелось бы, чтобы вы указали лучшее место для сброса грузового отсека, — приветливо, насколько позволял навык актёрства, подозвала меня хозяйка Нейнарр. Я с отвращением подумал, как ловко они договорились с Рейхаром через ликру, а теперь разыграли по ролям. Я подошёл. То, о чем она просила, имело прямое отношение к безопасности моей группы. Карта Белой Тишины представляла собой не более чем карандашные отметки. Их наносил, стирал и правил штурман в реальном времени. Цельной она тоже не была — штурман находился у смотрового окна примерно в середине гондолы с одной её частью, а хозяйка Нейнарр подзывала меня к другой. Та была чуть менее готовой, но определённо более точной чем всё, что только могло быть создано до нашего вылета. Я бросил взгляд в одно из окон. С подобной высоты ещё никто не видел Белую Тишину. Не видел такой. Дышащей снегом. Открытой. — У нас два варианта, где вас оставить. Здесь — пока мы не видим точно, но похоже на большой открытый участок. Я могу предположить, что вам будет проще отсюда идти. — Она отдала мне знак неуверенности. Она не знает тонкостей и не будет ни на чём настаивать. — Или здесь, у подножия гор. Велик шанс, что тут твёрже почва. Но полностью опуститься здесь мы не сможем, это же не проблема для вас? — Совсем не проблема. Я бы предпочёл горы. Мы не знаем, что под снегом, вдруг там трещины и рисков больше, чем на твёрдом камне подножья. — Вас поняла. — Она повернулась, чтобы отдать приказ рулевому. Не через ликру, а со всем уважением ко мне, чтобы я слышал. — Господин… — Ветер стих! — крикнул кто-то из другой части гондолы, и хозяйка дирижабля осеклась, словно бы ей сообщили о смерти родственника. Забыв обо мне, она поспешила к мужчине, доложившему об изменении погоды. Он уверенно подтвердил свои слова. Я не знал, что именно подобное означает для дирижабля, ветер в небе и на земле имеет разные повадки, но знал другое: Белая Тишина — недостаточно исследованное место, метеорологические прогнозы здесь не точны. Погода способна меняться. Быстро меняться. Мгновенно. Вокруг меня упала, словно мокрая, холодная простыня, тишина. Все ждали. Ждали чего-то определенного и страшного. Оно наступило несколько минут спустя. Ветер снёс баллон «Сестры Заката» вперёд по направлению движения и одновременно сильно вбок. Мы с трудом удержались на ногах. Потом небо вокруг потемнело, а дирижабль принялся снижаться. Началась буря. Та самая, которой я только что грозил госпоже Кайре. Та самая, которая должна была прийти завтра, а то и вовсе нас миновать. Я посмотрел на Рейхара. Он выглядел уверенно и спокойно, но ведь он здесь первый раз. Он просто не мог знать, что делать. РейхарВидимость вокруг упала почти до нуля, и нам оставалось полагаться на расчёты штурмана, гадая, где именно мы находимся. Мы стояли при свете зеленоватого, чуть подрагивающего айрового освещения. (Айровое освещение (айры) — свет, испускаемый безвредным для механоидов газом, заполняющим помещение. Доступен только в зданиях или помещениях, оснащённых самоцветными сердцами. — прим.) Самое страшное, что ожидало «Сестру Заката» и чего мы не должны были ни при каких условиях допустить, — обледенение внешней оболочки. Оно непременно произойдёт за пределами Белой Тишины, над ледяными водами, от чьего смертоносного холода у нас не имелось надёжных средств спасения. Тогда возможность продержаться на воде, хотя бы немного, оставалась только у механоидов. «Сестра Заката» и три голема у нас на борту не имели шансов выбраться. Хозяйка Нейнарр заняла место рулевого и соединилась с ликровой системой «Сестры Заката». Теперь команда, включая механиков трёх моторных гондол, находилась в едином информационном и чувственном пространстве. Вовне остались только следившая за целостностью баллона госпожа Дойсаанн, госпожа Кайратьярр и двое не вовлечённых в управление дирижаблем мужчин — господин Тройвин и отправившийся с нами журналист. Что бы ни решили, как бы ни повели себя и какие бы ни предприняли действия, все как один мы должны иметь в качестве замко́вого камня безопасность «Сестры Заката» и экипажа на борту. Я посмотрел на хозяйку Нейнарр и почувствовал её разлитую в ликре, сконцентрированную уверенность в тех же принципах: безопасность дирижабля и экипажа. Эти мысли заняли у нас, ставших с «Сестрой Заката» единым существом, едва ли несколько ударов сердца. Затем мы растворились в едином информационном поле, которое дополняли и обогащали, складывая из всей доступной информации картину настолько полную, насколько позволяла нам тьма. Мы утратили себя, чтобы стать руками и ногами, глазами «Сестры Заката». Хозяйка Нейнарр приняла решение противостоять ветру, не давая ему сносить нас к воде, и включила все три двигателя. Крайне важно, чтобы, даже если образовывающийся на оболочке лёд прижмёт нас к поверхности земли, мы оставались над сушей. Третий двигатель заработал точно по команде, но мы не получили сообщения от штурмана о том, что дела наши улучшаются и нас больше не сносит в сторону воды: из-за отсутствия видимости за бортом он не мог регистрировать наше перемещение относительно поверхности. Всё, что мы знали, — силу работы двигателей и примерную скорость ветра, то и дело бившего нас порывами. Действительное положение дирижабля оставалось загадкой. Пока истинно было одно: сражаясь с ветром, мы еще отстаивали паритет, но, сражаясь с высотой, мы проигрывали — баллон продолжал тяжелеть. В сложившихся условиях не существовало ни единой возможности освободить его от нарастающего ледяного панциря, а тот увеличивался на носу быстрее, чем на хвосте, нарушая баланс. Говоря просто, мы летели, метя прямиком в землю. Очень скоро в установившейся полной тишине раздался обволакивающий командирскую гондолу шорох. Это лёд. Лёд, нарастающий на винтах и сбрасываемый ими колкой и холодной крошкой при отчаянной работе. Произошло пробитие оболочки. Госпожа Дойсаанн немедленно поднялась туда для восстановительного ремонта. Вслед за первым пробитием сразу же произошли ещё два, но к механичке присоединился напарник, «Сестра Заката» уверила нас в том, что повреждения не столь серьёзны и двое они справятся достаточно оперативно. Я почувствовал, как хозяйка Нейнарр сосредоточилась до самой крайней степени. Она пыталась решить, начать ли, рискуя нашим положением над сушей, поочерёдную остановку двигателей: их одновременная работа сейчас увеличивает риск пробития баллона льдом. Но самое главное — лёд способен заклинить один из винтов, что в худшем случае приведёт к возгоранию, станет приговором для «Сестры Заката». Хозяйка Нейнарр решилась ждать, но в следующую минуту из первой моторной гондолы поступило сообщение о том, что моторист лично принял решение отключить второй двигатель и предотвратил непоправимое. Ещё пробитие. Механики наверху справлялись. Второй мотор был очищен и снова включён, для осмотра остановлен первый. Впереди что-то мелькнуло. Возможно, мираж. Быть может, очертания гор, и если мы наблюдаем не обман зрения, то нас несло прямо на них, а мы всё опускались и опускались, не в силах набрать высоту. — Вот что, послушайте! — грубо тряхнул меня за плечо господин Тройвин, привлекая к себе внимание с видом механоида, принявшего единственно верное для всех нас решение. — Вы всех убьёте, если не подниметесь прямо сейчас! Самая тяжёлая часть у «Сестры Заката» — грузовой отсек. Сбросьте нас здесь! Немедленно! — Нет. Мы начали разворачиваться, чтобы встретить бурю во всей её мощи и противостоять ветру тремя работающими двигателями. В буре наступил ещё один проблеск, и я снова увидел их, увидел собственными глазами — горы Белой Тишины, туманные горы Белой Тишины. Мы всё спорили — мираж ли они? Холод и предел прочности механики в здешних условиях не давали никому приблизиться к ним — и вот мы здесь. Теперь они доказывают своё существование самым простым и самым естественным способом — они угрожают нам смертью. Господин Тройвин схватил меня за плечо ещё раз, силой развернул, заставив посмотреть на себя, и тихо, но необычайно горячо произнёс, словно бы мое согласие имело глубокое личное значение, могло от многого освободить его: — Мы знаем, на что идём. За свою группу отвечаю я, с вас никакого спроса не будет. Опустите грузовой отсек и разом решите все проблемы. — Пожалуйста, закрепитесь ремнями. Может… Он снова тряхнул меня. Сестра Заката как раз выполняла разворот, и под напором господина Тройвина я оступился, потеряв связь с дирижаблем и со всей командой, пребывавшей в абсолютной гармонии. Как только связь эта оборвалась, я, скорее от неожиданности, почувствовал, что остался с господином Тройвином лицом к лицу и что зрелище того, как подрагивает резковатый айровый свет на его лице, предназначено только для моих глаз. Думаю, именно поэтому он задал вопрос: — Разве вы не хотите справедливости? Поведя плечом, я освободился от его руки и ответил как следует: — У меня для вас нет того, что вы считаете за справедливость. Я хочу соблюдения правил и требую от вас им следовать. Закрепитесь. Бросив на меня обжигающий взгляд, господин Тройвин отошёл. Я же немедленно вернулся в ликровую сеть «Сестры Заката». Как раз вовремя для того, чтобы я с остальными почувствовал всю ярость ветра, которому решилась противостоять наша машина, и всю неукоснительную жестокость льда, увеличивающего давление на баллон и тянущего его носом вниз. Я не имел права отрицать то, что ледяной панцирь вынудит нас совершить посадку на лёд, и подходило время торговаться с бурей за место посадки. Жизни экипажа зависели от того, насколько удастся приблизиться к базовому лагерю. Пока что мы всё ещё находились в воздухе, пока никто из экипажа не травмировался, а повреждения баллона чинились вполне оперативно. У нас оставалось достаточно времени и достаточно сил по крайней мере спастись от крушения среди никому не известных вершин, а дальше наша судьба оставалась на откуп морозу и ветру. Удаче и небу. Хозяйка Нейнарр велела снова включить все три двигателя. Я был с ней согласен. Прямо сейчас главное — уйти из опасной зоны и потом… В таком случае у нас появится шанс сохранить жизни, хотя я и понимал — «Сестра Заката» каждой каплей ликры понимала, — что непогода вольна длиться сутками и даже более. Никто не знал её силу. Мы пытались предсказать, мы надеялись на погодное окно, и причин думать обратное у метеослужбы базового лагеря не имелось, но они ошиблись, ошиблись мы все. Ошиблись потому, что в действительности никто не знал Белую Тишину. Её никто не мог знать. Мы только учились её непростому и жестокому языку. «Сестра Заката» вступила в отчаянную схватку с ветром и холодом. Вступилась за себя и за нас, за будущее объединённой экспедиции, ведь, потерпи мы крушение в первый же вылет, сама идея исследований льдов с помощью дирижаблей потерпит крах и закроет на долгие годы попытки освоения Белой Тишины. Будет признано, что она не покорится нам, текущему развитию техники, опять — не покорится. Почти неосознанно я протянул руку к стенке гондолы в мягком прикосновении к «Сестре Заката». Я смотрел в глаза бури вместе с ней и чувствовал, что мы едины чем-то большим, чем ликрой и верой в жизнь. Мы едины душой. Самый решительный, самый отчаянный бой, схватка между ней и Белой Тишиной разворачивается сегодня, потому что уже завтра я буду больше знать о порождаемом ею ветре и приму его со всей добротой и со всем вниманием. Я буду осторожен и чуток к нему, я буду его слушать и его изучать, и в конце концов, год пройдет или пять лет, я научусь с ним иметь дело. Я научусь здесь летать и научу всех остальных, мне нужно только время. Оно одно. Оно одно всегда и было настоящим ключом к Белой Тишине. Третий двигатель заработал, выступив против ветра единой силой движения с остальными двумя. Я не переставал думать о том, насколько сильна буря, насколько силён ветер по сравнению со своими братьями в остальном мире. Что, если он разгонится над Белой Тишиной ещё больше? Тогда скорость превзойдёт силу двигателей обеих «Сестёр», и мне придётся признать, что пока мы не можем использовать дирижабли для исследования здешнего края. Но настолько сильная буря ещё не пришла. Однако лицом к лицу нам противостоял сильнейший из встреченных здесь ветров. Третий двигатель своей мощью перебарывал его, и мы уверенно, хотя и чрезвычайно медленно для дирижабля отходили от гор и двигались в направлении базового лагеря, бесповоротно отказавшись от идеи установки отсека со складом. Мы не готовы к тому, чтобы свободно перемещаться здесь. Но мы будем готовы. Ещё до годовщины объединённой экспедиции — мы будем. Мы изучим эту территорию. И научимся здесь летать.Словно бы ответом на наши мысли небо прояснилось, и ветер ослаб. Буря иссякла так же внезапно, как налетела, и, буквально кожей чувствуя спадающее напряжение, я стал ждать отчёта штурмана. Я ждал, когда он хотя бы примерно сообщит нам о местоположении дирижабля. И от его приговора зависели наши шансы добраться до базового лагеря, не совершая аварийной посадки. Пока я ориентировался только по моим собственным ощущениям: чувству ветра, направления, карты. И они, вторя одно другому, уверяли, что у нас есть шанс и железная воля «Сестры Заката» даст этому шансу жизнь. — Мы здесь! Оглянувшись на голос, я запоздало осознал, что заговорил не штурман — для него смысла в речи, по сути, не существовало. Голос подал господин Тройвин. Без всякого удовольствия я через ликру попросил механиков спуститься из баллона для того, чтобы помочь нашему доблестному исследователю снова вернуться в грузовой отсек. По собственной воле или против неё. Он же сам пересек гондолу почти до кресла рулевого, где, полностью растворившись в ликре «Сестры Заката», находилась хозяйка Нейнарр, не думавшая ни о чём, кроме будущности нашего путешествия. — Мы здесь! — повторил господин Тройвин и, поравнявшись со мной, потянулся к моей щеке. Только поняв его намерение, я не отстранился: самоцветные сердца, служившие нам источниками энергии, при повреждении создавали вокруг себя неблагоприятный фон и влияли на некоторые металлы, разогревая их. За счёт этого эффекта мы надеялись найти Руку Отца или же Хрустальное Око, почувствовать их сквозь толщу льдов. У нас имелись регистрирующие фон приборы на обоих дирижаблях. Более того, подкладку нашей одежды прошивали металлические нити. За счёт тепла они дали бы нам знать, что повреждённое самоцветное сердце, а с ним и механика, нами искомая, рядом. И господин Тройвин протягивал мне к лицу рукав собственной куртки. Еле-еле, но всё же ощутимо тёплый. Ошеломлённый, я обратил внимание на собственную одежду, на собственное тело, о чьём существовании буквально забыл, растворившись в сражении с ветром. Моя одежда источала тепло. Прочувствовав его в полной мере, я испугался. Единственная реальная причина — поломка нашего собственного самоцветного сердца. В экспедиции был свой огранщик, способный исправить сердце, но он остался в базовом лагере. Нам предстояло добраться до него — с отяжелевшим баллоном и пострадавшими от льда винтами. И без должного питания двигателей. — Смотрите! — радовался, не понимая нашего омрачающегося положения, господин Тройвин, отдавая знак указания на прибор, регистрирующий близость неисправного самоцветного сердца. — Он рядом! Рядом! Мы нашли его! Я подошёл ближе к более чувствительному прибору «Сестры Заката» и увидел, как стрелка, повинуясь расширяющемуся от тепла металлу, действительно ползёт по шкале, указывая на то, что мы приближаемся к источнику возмущения. Я позволил себе выдохнуть, ненадолго закрыв глаза: сердце «Сестры Заката» осталось в сохранности, иначе бы прибор показывал константное значение. — Хорошо, я попрошу отметить точку на карте, — улыбнулся я господину Тройвину, но он, судя по изменившемуся враз взгляду, воспринял моё вежливое обращение не иначе как пощёчину. — Она где-то здесь. Рука Отца. Где-то внизу! — Смотрите! Возглас привлёк наше общее внимание. Господина Тройвина — потому, что вовсе прозвучал, а моё — оттого, что исходил он из уст госпожи Нейнарр, а значит, почти от самой «Сестры Заката». Впереди, упав спиной на безымянную ещё пока гору, устремив мёртвые механические глаза в пустое бездонное небо, навечно лишённое солнца, лежал огромный голем, настолько непомерно огромный, что «Сестра Заката» могла легко поместиться на его пугающе большой шестипалой ладони. Перед нами, внизу, простирался, как простирается горная цепь, Отец Чёрных Локомотивов города Хрустальное Око.  

Мир фантастики