Архаичный суд в Российской империи до реформы 1864 года. Свидетельства современников
Судебная реформа Александра II привела к созданию в Российской империи современной правовой системы, расцвету юридического образования, адвокатуры, появлению присяжных и гласному разбирательству. Но каким же было дореформенное судебное производство? Об этом РАПСИ рассказывает на основе свидетельств современников судебной реформы 1864 года, в том числе одного из «неизвестных» ее отцов, выдающегося отечественного правоведа и адвоката Дмитрия Васильевича Стасова.
Российская судебная система до 1864 года представляла собой крайне архаичную и неэффективную структуру, которая вызывала всеобщее недовольство в обществе. После Крымской войны русское общество, как отмечал дореволюционный исследователь судебной реформы А. А. Жижиленко, «пробудилось, ожидая реформ» в различных сферах государственного и общественного устройства, при этом «являлось твердое сознание, что прежний суд, суд продажный и неправедный, должен быть уничтожен и заменен новым».
Критическое состояние дореформенного правосудия было настолько очевидным, что современники нередко характеризовали его словами персонажа Бомарше Фигаро: «Я надеюсь на вашу справедливость, хотя вы и служитель правосудия». Эта горькая ирония как нельзя лучше передавала отношение общества к существовавшей системе отправления правосудия.
Исключительно ценным историческим свидетельством о функционировании старой судебной системы являются мемуары Д. В. Стасова, который занимал должность обер-секретаря в дореформенном Сенате и впоследствии стал одним из создателей Судебных уставов 1864 года. В своем выступлении перед петербургскими присяжными поверенными в 1889 году, посвященном 25-летию судебной реформы, он дал исчерпывающую характеристику порочной системы: «Вы с трудом можете себе представить, что это было за нагромождение, наслоение судебных инстанций, одной на другой, что это было за судопроизводство, тянувшееся годами, десятилетиями, даже столетиями, и что это было за правосудие, точнее кривосудие».
Структурная сложность дореформенной судебной системы создавала непреодолимые препятствия для справедливого разрешения споров. Как объяснял Стасов: «Что ни сословие, то свой суд был, и уездный Суд, и Магистрат, и Надворный суд, и Палаты, и Сенат. Каждое дело проходило не по два, как теперь, а несколько (судебных заседаний), да прежде еще, нежели быть разрешенным по существу в 1-ой, во 2-ой или 3-ей инстанции, сколько возникло частных производств, которые тянули гораздо даже тяжелее самое дело по существу». Бюрократическая волокита достигала абсурдных масштабов: «Перепутывались частные вопросы с вопросами по существу, часто, когда подпирал разрешенный вопрос частный — тогда образуется вопрос по существу или даже такой вопрос, который никак не возбуждается или о котором только случайно, вскользь упоминается в деле. Дойдет, бывало, дело, подпиравшее уже по существу, рассмотренное в Палате, а она возьмет и оттянет его до доследования или потребует справки по производству. Это было одним из главных больших зол, которыми изобиловали и гражданские и уголовные дела. Немудрено, что дела тянулись бесчисленное число лет».
Масштабы судебной волокиты поражают воображение. Стасов приводил конкретный пример из собственной практики: «Это было дело по иску одного помещика на людей кн. Гагарина, дело началось в 1727 или 28 году и кончилось уже при мне в Сенате (1860 г.)». Таким образом, судебное разбирательство продолжалось более 130 лет, что свидетельствует о полной несостоятельности существовавшей системы.
Особенно тяжелым было положение подсудимых и заключенных. Как вспоминал Стасов: «Это было в гражданском порядке, тянулось все вяло, тихо. Подавались бумаги, которые по десятку раз переписывались в протоколы, журналы, определения, прочитывались самими судьями, а преимущественно секретарями судей, заправлявшими и ходом, и направлениями, и решением дел; сами же тяжущиеся, кроме подачи бумаг лично, не могли объяснить суду или перед судом того, что им требовалось. Все это тянулось бесцветно, мертво, безжизненно». Более того, «каково же было положение обвиняемых, подсудимых, заключенных; их судьба, состояние, свобода, жизнь точно так же зависели от тех же секретарей, спящих и не знающих судей; живое слово не допускалось, нельзя было действовать непосредственно на всю коллегию судей, надо было искать знакомства, протекции того или другого влиятельного члена, конечно, не для того, чтобы дело было правильно решено, а чтобы только получить дело, пустить его вперед. Люди сидели годами в острогах, тюрьмах, ожидая решения их участи. Я говорю это о конце сороковых и начале шестидесятых годов».
Коррупция и протекционизм пронизывали всю судебную систему сверху донизу. Реальная власть принадлежала не судьям, а канцелярским служащим, которые фактически определяли ход и исход судебных процессов. Подобная ситуация не могла не вызывать всеобщего возмущения и требований кардинальных перемен.
Система юридического представительства в дореформенном суде также находилась в плачевном состоянии. Как рассказывал Стасов: «Ходатайством по делам мелким занимались большею частью темные личности или сами служащие в тех судах, секретари судебных мест, в коих производились дела, а в высших учреждениях, в Сенате, занимались опять только тоже секретари и обер-секретари и очень немногие личности, обыкновенно занимавшие довольно видные служебные места, и брались за какие-нибудь громкие дела или очень ценные дела, и которые брались за ходатайство не вследствие своих знаний и опытности, но вследствие своих связей и знакомств. Так, например, один из самых известных ходатаев по крупным делам был тогдашний Управляющий Театральной конторой и Театральной балетной школой, имевший вследствие этого значительные связи в разных влиятельных сферах».
Профессиональный уровень тогдашних правозаступников был крайне низким. Профессор А. А. Жижиленко отмечал, что вся работа ходатая фактически сводилась к затягиванию, запутыванию дела или к воздействию теми или иными нелегальными способами на судебную канцелярию. Репутация этой профессиональной группы была настолько порочной, что, как писал юрист И. В. Гессен, «вполне заслуженное предубеждение против ходатаев было в ту пору настолько велико, что в своих замечаниях на проект об адвокатуре некоторые юристы указывали, что «ни в коем случае нельзя допускать в число присяжных поверенных нынешних ходатаев».
Тем не менее, даже в условиях порочной системы встречались честные профессионалы, стремившиеся служить справедливости. Одним из таких людей был сам Стасов, который, по словам присяжного поверенного М. В. Беренштама, «когда в Петербурге не было еще адвокатуры, Дмитрий Васильевич был уже адвокатом». Его жена П. С. Стасова в письме от 30 октября 1865 года отмечала: «В последнее время Дмитрию столько похвал, сенаторы вдруг объявляют секретарям и обер-секретарям, что когда Стасов должен защищать дело, то чтобы им немедленно давали прочитывать дела, а то ведь с ним беда. Лестной он пользуется репутацией».
Выдающийся правовед А. Ф. Кони дал образную оценку трансформации Стасова из чиновника в адвоката: «Говорят, что люди и драгоценные камни обнаруживают свою истинную стоимость, когда их вынимают из оправы. Вынутый из служебной оправы — богатой в смысле дальнейшей карьеры — Стасов отдался практической подготовке к служению правосудию в качестве адвоката, внося в эту подготовительную стадию чистоту своих приемов и благородство своих взглядов». Академик К. К. Арсеньев также подчеркивал, что Стасов «доказал на деле высокую ценность честной и правильной, хотя и стесненной законом, юридической помощи», при этом «его пример нашел подражателей, выдающихся поверенных, достаточно назвать В. П. Гаевского и П. А. Потехина».
Характерно, что Потехин, сам вышедший из среды дореформенных ходатаев, впоследствии категорически отрицал какую-либо преемственность между старой и новой адвокатурой: «Мы народились не из них, мы даже произошли не из пепла их, мы совсем новые люди; ни исторического родства, ни последовательной связи с ними не имеем, чем и можем гордиться».
Общественное сознание того времени ясно понимало необходимость коренных преобразований. Как констатировал Стасов: «Разумеется, состояние судов и недостатки их сознавались и ощущались всеми, сознание о необходимости их улучшения, изменения старых порядков было общим; его жаждали просто так, как, находясь в спертой атмосфере, жаждут чистого воздуха; убеждение, что так продолжаться больше не может, было общим. Каждый сознавал, что в тех порядках, которые существовали, и он повинен, что зло, разлившееся во всем и повсюду, существует отчасти и по его вине. Чувствовалось, что нельзя же ожидать всего от других, а самому не делать, не ударить палец о палец для того, чтобы выйти из этого ужасного, угнетенного, отвратительного положения, в котором все находились».
Фактически, дореформенная судебная система империи представляла собой очень плохо работающий механизм, совершенно неспособный обеспечить справедливое правосудие. Основными пороками были: крайняя бюрократизация и волокита, достигавшая абсурдных масштабов; отсутствие единообразия в судоустройстве при наличии множества сословных судов; всевластие канцелярии и секретарей при формальной роли судей; тотальная коррупция и зависимость решений от протекции; отсутствие состязательности и гласности в судопроизводстве; крайне низкий профессиональный уровень юридических представителей.
Судебная реформа 1864 года была объективно необходимой и прогрессивной мерой, которая кардинально изменила российскую правовую систему. Введение суда присяжных, состязательного процесса, несменяемости судей, адвокатуры и прокуратуры создало качественно новую модель правосудия, основанную на принципах справедливости, гласности и равенства перед законом. Реформа не только устранила вопиющие недостатки старой системы, но и заложила основы современного правового государства в России, хотя и не смогла полностью преодолеть всех противоречий самодержавного строя.
Андрей Кирхин
*Мнение редакции может не совпадать с мнением автора
*Стилистика, орфография и пунктуация публикации сохранены