Подгорнов

Новая часть цикла: Демография как национальная стратегия
III — От крестьянской реформы до революции
(1) #демография

1861 год — отмена крепостного права. Формально — освобождение крестьян. Фактически — запуск процесса, который за полвека полностью разрушит традиционную семейную структуру.

Патриархальная модель, просуществовавшая столетия, рухнула не из-за моральной деградации или западного влияния. Её убили экономические факторы: индустриализация, урбанизация, появление рынка труда и трудовой мобильности.

К началу XX века широкая крестьянская семья находилась в глубоком кризисе. Малая семья (муж + жена + дети) начала отделяться и требовать суверенности. Женщины и младшие поколения бунтовали против патриархального контроля.

Этот период критически важен для понимания современных демографических процессов, потому что именно тогда сформировалось фундаментальное противоречие, с которым мы живём до сих пор: конфликт между запросом на индивидуальный выбор и культурной инерцией патриархальных установок.

Экономический базис: почему традиция перестала работать

Патриархальная семья была эффективна в условиях натурального хозяйства. Семья производила всё сама, жила на то, что произвела. Широкая структура обеспечивала взаимозаменяемость и устойчивость к рискам.

Пореформенная Россия — это начало индустриального переворота. Медленного, противоречивого, но необратимого.

Ключевые процессы:
Развитие промышленности и торговли. Появляются фабрики, заводы, железные дороги. Формируется рынок наёмного труда. Крестьянин может уйти в город и работать за зарплату.

Рост городов. Урбанизация ускоряется. С 1861 по 1914 год городское население увеличивается в 3-4 раза. Города становятся центрами притяжения для тех, кто хочет вырваться из деревенской зависимости.

Трудовая миграция. Сначала сезонная — мужчины уходят на заработки в город, возвращаются в деревню. Потом постоянная — малые семьи переезжают насовсем.

Частная собственность и товарно-денежные отношения. Земля перестаёт быть исключительно общинной. Появляется возможность купить, продать, накопить капитал. Возникает имущественное расслоение.

Всё это означает одно: массовая крестьянская малая семья получает экономическую альтернативу. Раньше выжить вне широкой общинной структуры было невозможно. Теперь — возможно. Муж и жена могут работать на фабрике, снимать жильё в городе, содержать себя и детей без помощи родителей и общины.

И как только эта возможность появилась — недостатки патриархальной модели стали перевешивать преимущества. О чем я говорил прежде.

Бабий бунт: женщины как драйверы перемен

Женщины первыми ощутили новые возможности. И первыми начали разрушать традиционную структуру. Почему именно женщины? Потому что в патриархальной семье они были наиболее угнетаемым классом.

Глеб Успенский (конец XIX века): «Женский труд в крестьянской семье и хозяйстве ужасен, поистине ужасен. Глубокого уважения достойна всякая крестьянская женщина, потому что эпитет «мученица», право, не преувеличение почти ко всякой крестьянской женщине».

Каторжный труд в поле и по хозяйству. Бесправие — зависимость от мужа, свёкра, свекрови. Сексуальная эксплуатация (+снохачество). Ранние браки по решению родителей. Непрерывные роды. Высокая смертность при родах.

Когда появилась возможность работать на фабрике и получать собственный заработок — женщины начали уходить из деревень. Сначала в качестве сезонных работниц. Потом — навсегда.

Работа на фабрике тоже была тяжёлой. Но она давала то, чего не было в деревне: экономическую независимость.

С собственным заработком женщина могла:
— Содержать себя без мужа
— Откладывать брак на более поздний возраст
— Выбирать партнёра по собственному желанию, а не по решению родителей
— Уйти от мужа, если он пьёт или бьёт

Это не означало лёгкую жизнь. Но это означало выбор. А выбор это и есть суверенность.

Поколенческий бунт: младшие против старших

Второй очаг сопротивления патриархату — младшие поколения. В традиционной семье младшие члены находились в полной зависимости от старших. Родители решали всё: кого взять в жёны, какую профессию осваивать, когда жениться, как вести хозяйство. Младший сын мог быть женатым, иметь детей — и всё равно оставаться бесправным подчинённым отца.

Пока экономика была аграрной, альтернативы не было. Земля — в руках общины и старших поколений. Без их поддержки не выжить. Но индустриализация изменила расклад. Младшее поколение могло уйти в город, заработать там, получить независимость. И начало уходить массово.

К началу XX века этот процесс стал массовым. Деревня теряла молодёжь. Города росли за счёт крестьянской миграции.

Славянофильская реакция: когда элиты не понимают реальности

Процесс распада патриархальной семьи не остался незамеченным. Элиты отреагировали предсказуемо: обвинили во всём Запад и призвали вернуться к традициям.

Иван Киреевский (славянофил, середина XIX века) называл женскую эмансипацию «нравственным гниением высшего класса европейского общества, абсолютно чуждым русской традиции и культуре».

То есть снохачество, каторжный женский труд, полный контроль — это «русская культура». А право женщины выбирать мужа и контролировать свою жизнь — «западное гниение».

Лев Толстой (конец XIX века):
«Смотри на общество женщин как на необходимую неприятность жизни общественной и, сколько можно, удаляйся от них».
«Всё было бы хорошо, кабы только они (женщины) были на своем месте, т.е. смиренны».
«Мы увидим, что никакой надобности нет придумывать исход для отрожавшихся и не нашедших мужа женщин: на этих женщин без контор, кафедр и телеграфов всегда есть и было требование, превышающее предложение. Повивальные бабки, няньки, экономки, распутные женщины».

Женщина, которая хочет работать, учиться, делать карьеру — это угроза. Её место — повивальная бабка, нянька или проститутка.

Аналогично про Европу. Киреевский и Толстой предрекали, что Франция, Германия и США загниют и рухнут из-за эмансипации женщин и ослабления патриархата.

Что произошло на самом деле? Европа и США продолжили развиваться. Продолжительность жизни росла. Экономика росла. Образование росло. Права женщин расширялись.

А Россия, цеплявшаяся за патриархальную общинность, оставалась аграрной, бедной, с чудовищной смертностью и низким уровнем жизни. К 1917 году противоречия достигли критической массы. Случилась революция.

Демографические сдвиги: начало перехода

Пореформенный период — это начало демографического перехода в России. Смертность начала падать. Не резко, но заметно. Развитие медицины, улучшение гигиены, рост уровня жизни в городах. Из 100 родившихся доживать до взрослого возраста стало больше.

Рождаемость начала снижаться. Медленно, с запозданием относительно Европы, но тренд пошёл. Женщины, получившие доступ к городскому рынку труда, начали откладывать браки и рожать меньше детей.

Средний размер семьи стал сокращаться. Широкие семьи распадались. Малые семьи становились нормой в городах.

Возраст вступления в брак начал расти. В городах женщины стали выходить замуж позже, чем в деревнях. Не в 14-16 лет, а в 18-20 и позже.

Это классический демографический переход, который прошли все индустриализирующиеся страны. Россия вступила в него с опозданием, но логика была та же.

Критическая разница: в Европе этот процесс занял 100-150 лет. Постепенная эволюция. Общество успевало адаптироваться. В России — форсированный переход за 50-60 лет (с 1861 по 1917). Резкий слом одной модели без успешного закрепления новой. Это создало напряжение, которое стало одной из причин революции.

Контрацептивная культура как отложенная революция

На Западе контрацептивная культура начала формироваться с середины XIX века. Не сразу, через общественные дискуссии, споры, постепенную адаптацию. Преимущество эволюционного пути: общество успевает осознать, зачем нужна контрацепция, какие у неё преимущества, как её использовать ответственно.

В России — строгий запрет. Церковь, государство, община — все против. Контрацепция = грех, разврат, западное разложение.

Результат: высокая рождаемость сохранялась дольше, чем было экономически целесообразно. Женщины продолжали рожать 7-9 детей даже тогда, когда содержать их стало невозможно.

Отсутствие контрацептивной культуры — это одна из причин, почему переход от патриархальной модели к нуклеарной был таким болезненным. Вместо постепенного снижения рождаемости в ответ на экономические изменения — резкий обрыв уже в советский период.

Нуклеарная семья: первые ростки

К началу XX века в городах начала формироваться новая модель — нуклеарная семья. Муж + жена + дети. Обособленная от старших поколений. Живущая в отдельном жилье. С собственным бюджетом. С возможностью принимать решения самостоятельно.

Это принципиально другая конструкция. Не производственная единица, а эмоциональный и экономический союз двух людей.

Ключевые отличия от патриархальной модели:
Индивидуальный выбор партнёра. Не родители решают, а сами супруги. Брак основан на влюбленности, привязанности, личных предпочтениях.

Суверенность. Семья живёт по своим правилам. Старшие поколения могут влиять, но не контролировать.

Интимизация отношений. Секс перестаёт быть исключительно про зачатие. Появляется гедонистическая составляющая — удовольствие, близость, эмоциональная связь.

Новые роли. Муж — добытчик, работающий вне семьи за зарплату. Жена — хозяйка, но с возможностью тоже работать. Дети — объект вложений, а не рабочая сила.

Это иная модель. Она даёт больше свободы, больше возможностей для развития личности, лучшие условия для воспитания детей.

Но у неё есть и свои проблемы. Нуклеарная семья менее устойчива к экономическим шокам. Нет подушки безопасности в виде широкой родни. Если муж потерял работу — семья в кризисе. Если жена заболела — некому помочь с детьми.

Эти проблемы проявятся в полной мере позже, в советский период. Но уже в начале XX века стало ясно: переход к новой модели неизбежен, но он требует новых институтов поддержки.

Революция как результат незавершённого перехода

К 1917 году Россия находилась в состоянии незавершённого демографического и социального перехода. Старая модель умерла. Патриархальная широкая семья больше не работала. Молодёжь уходила в города. Женщины требовали прав. Община разваливалась.

Новая модель не укрепилась. Нуклеарная семья только формировалась. Институтов поддержки не было. Экономика не успела перестроиться. Культурные установки остались патриархальными.
Общество застряло между двумя моделями. Ни туда, ни сюда. Напряжение росло.

Революция разрешила это напряжение радикально: снесла обе модели и попыталась построить третью — советскую. Но об этом в следующий раз.

Выводы для демографической политики

Первое. Экономика определяет структуру семьи. Патриархальная модель умерла не из-за идеологии или морального разложения, а потому что индустриализация лишила её экономического базиса. Попытки вернуть патриархат без возврата к аграрной экономике бессмысленны.

Второе. Женщины — ключевые агенты демографических изменений. Они первыми реагируют на новые возможности и первыми требуют перемен. Любая демографическая политика, игнорирующая интересы женщин, обречена на провал.

Третье. Форсированные переходы опасны. Европа прошла демографический переход за 100-150 лет. Россия пыталась уложиться в 50. Результат — революция и насильственная перестройка. Современные попытки форсировать возврат к «традициям» могут привести к аналогичным последствиям.

Четвёртое. Контрацептивная культура — необходимое условие демографической стабильности. Запреты не работают. Работает образование, доступность средств, культурная адаптация. Отложенная контрацептивная революция в России — одна из причин нынешнего кризиса.

Пятое. Нуклеарная семья требует институциональной поддержки. Она менее устойчива, чем патриархальная, но более эффективна для современной экономики. Чтобы она работала, нужны ясли, садики, система здравоохранения, социальное жильё, гибкий рынок труда. Без этого нуклеарная модель превращается в ловушку бедности.

Следующая часть цикла: Ранний СССР — как большевики пытались уничтожить семью, почему отступили и что построили вместо неё.

В Соцфонде России образуется дыра на 780 млрд рублей уже в 2025 году — прогноз Минфина. Больший дефицит был только один раз, в 2022 году. Собственных доходов фонда хватит лишь на 70% выплат пенсионерам. Пополнить ПФР должны были из федерального бюджета, но он оказался дефицитным. Ещё один дефицит ожидается в Фонде обязательного медицинского страхования. Власти обсуждают отмену льгот по страховым взносам для малого бизнеса и возможный сбор на ОМС с безработных, чтобы восполнить нехватку средств.

Слово 2025 года будет «дефицит».

На самом деле, серьезная проблема. Потому что «дефицит на развитие» — это одно. А вот «социальный дефицит», когда не хватает на базовую социальную инфраструктуру (пенсии, медицина, образование) — это другое. Это неприятно. И это не кризис одного фонда, а системный дисбаланс, накопленный за десятилетия.

Система, которая на бумаге выглядит как самодостаточная (через вливание из ФНБ), по факту существует по принципу пирамиды текущих платежей: работающие платят пенсионерам. Но число работающих сокращается, а расходы растут. Демография против экономики. Уравнение со всё меньшим количеством решений. Прошлые решения — заливать профицитом от нефтегазовых доходов — не работают (и не будут).

Нужно сокращать расходы и увеличивать доходы. Тут всё просто. Поэтому обсуждаемые меры понятны: отмена льгот по страховым взносам для малого бизнеса, введение сбора на ОМС с безработных. Повышение НДС и так далее. Это всё «устранить дыру».

Но это временные решения. Они не работают с причиной, а переносят нагрузку с одной группы на другую. Через цикл уже другая группа станет проблемной. Перенесем еще куда-то. Потом еще. И потом группы закончатся, а дефицит останется. Только вырастит судя по демографии ведь пенсионеров будет всё больше, а работающих…

Но стоп, паника. Возможные решения есть, но они требуют серьёзной политической воли.

Нам нужна ревизия всех льгот. Я буду настаивать, что льготы «для всех» — это необслуживаемая роскошь. Красивый жест тучных лет, но не дефицитного бюджета. Льготы нужно резать и делать адресными.

Дальше минимальный страховой взнос для самозанятых, коих уже больше 8 миллионов, и они практически не участвуют в формировании пенсионной системы. Это уже с 2026 надо начать.

Легализация «серых» доходов — это главное. Понятно, что для этого нам нужен «цифровой рубль» и без него средства «кнута и пряника» должны быть. Я бы начал с платформенного сбора для маркетплейсов и такси/доставка/фриланс с каждого чека, как кнут, а пряником соцвычет/кэшбек по годовому платежу+прозрачная система пенсионных балов.

По пенсионному возрасту- это отдельный большой разговор. Тут вилка. Или повышать, потому что ничего не помогло. Уже с 2030. Или обойтись пересмотром текущих выплат. Но уже сейчас нужно замораживать индексацию для «верхних 10%». Т.е. когорта с самой высокой пенсией может пережить два-три года без индексации. Это реальная экономия и разгрузка. Опыт заморозки можно будет переносить на отдельные когорты в будущем.

Без структурных изменений не обойтись. Латание дыр в ПФР — это теперь ежегодная практика. При этом основную нагрузку несут те, кто платит налоги и взносы в полном объёме. Это момент дезориентации социальной справедливости. С ним нужно сразу работать в открытую. Объяснять и ничего не скрывать. И естественно отказаться от концепций «к 2030 — взлетим». Сейчас три года дефицитный, а потом — золотые горы.

Нет. Нацпроект — сдержанное развитие. Вот, реальность. Нацпроект — стабилизации демографии. Роста уже не будет. Нацпроект — льготы только по острой необходимости. Общества всеобщего благосостояние — не будет.

Зато честно. Зато справедливо.

Продолжаем цикл: Демография как национальная стратегия
II — Патриархальная семья: почему традиционная модель была эффективной и почему она мертва
(1) #демография

Когда речь заходит о «традиционных ценностях», обычно имеется в виду некий идеализированный образ: большая крепкая семья, много детей, чёткие роли, стабильность, преемственность поколений. Предполагается, что возврат к этой модели решит демографические проблемы.

Проблема в том, что реальная традиционная семья имела мало общего с этим образом. И главное — она была эффективна только в строго определённых экономических и социальных условиях, которых больше не существует.

Чтобы понять, почему попытки реанимировать патриархальную модель обречены на провал, необходимо разобраться, как она на самом деле работала.

Демографическая иллюзия: нас было много, но… ненадолго

Перепись 1897 года: почти 130 миллионов человек в Российской империи. Впечатляющая цифра — почти в два раза больше, чем в США (76 млн), и значительно больше, чем в Германии (60 млн).

Но абсолютные числа вводят в заблуждение.

Ключевые показатели:
— Из 100 родившихся мальчиков до года доживали 70, до 20 лет — 49, до 50 лет — 36.
— У девочек: 74 до года, 53 до 20 лет, 39 до 50 лет.
— Средняя продолжительность жизни: мужчины — 31 год, женщины — 33 года.
— Коэффициент младенческой смертности: 261 на 1000 (в США — 124).

То есть 130 миллионов на бумаге — это по возрастной структуре огромная доля детей и подростков, половина из которых не доживёт до взрослого возраста. Взрослого работоспособного населения было значительно меньше, чем кажется по общей численности.

Высокая рождаемость как компенсаторный механизм

На одну женщину в конце XIX века приходилось более 7 рождений. Для женщин в браке — 9. Рождаемость — 50 на 1000 человек населения. Это не признак благополучия. Это вынужденная стратегия выживания в условиях чудовищной смертности.

Многорождаемость не приводила к многодетности. Из девятерых рождённых до совершеннолетия доживали трое-четверо. Семья рожала много не потому, что хотела большую семью, а потому, что иначе род просто прервётся.

Две причины вынужденной высокой рождаемости:
— Отсутствие контрацепции. Каждый половой акт нёс риск беременности. Контрацептивная культура начала формироваться на Западе с середины XIX века, у нас — значительно позже.
— Ранние браки. 14-18 лет. Это механизм контроля рождаемости, только наоборот: чем раньше вступить в брак, тем длиннее репродуктивный период.

Назвать такую рождаемость «эффективной» невозможно. Это была демографическая катастрофа, которую пытались компенсировать количеством попыток.

Семья как производственная единица

Патриархальная семья — это не про любовь, привязанность или воспитание. Это экономическая ячейка, микропредприятие по производству товаров и продовольствия.

Аграрное общество = натуральное хозяйство. Что семья произвела своими руками — на то и живёт. Отсюда вся структура семьи:

Единоначалие. Патриарх как директор производства. Абсолютная власть, жёсткий контроль всех процессов. Не из садизма (за что бывает критикуют патриархат), а из необходимости поддерживать эффективность в условиях постоянной борьбы за выживание.

Жёсткое распределение ролей. Каждый член семьи выполняет строго определённую функцию. Взаимозаменяемость важнее индивидуальности. Если кто-то заболел или умер — его роль должен занять другой без остановки производства.

Широкая структура (3+ поколения). Не из любви к бабушкам, а из экономической целесообразности. Большая семья устойчивее к рискам: овдовения, осиротения, инвалидности, болезней, войн, голода. Кто-то из 10-12 членов выживет и сможет прокормить остальных.

Устойчивость ролей и статусов. Никакие личные желания не влияют на распределение функций. Женщина — хозяйка и мать. Мужчина — работник в поле. Младший сын — подчинённый. И так до конца жизни. Стабильность важнее самореализации.

Цена выживания: отсутствие суверенности

Главный недостаток патриархальной модели — полная зависимость всех членов семьи от главы и от общины. + Экономическая зависимость. Ни землёй, ни хозяйством семья часто не владела. Община решала, кто что получает. Личного бюджета не существовало. + Социальная зависимость. Община контролировала браки, разделение имущества, разрешение конфликтов. Выйти за пределы общинного порядка означало маргинализацию. + Физическая зависимость. Полурабское положение женщин и младших членов семьи.

Дети как утилитарный ресурс

Современное представление о детстве это продукт XX века. В патриархальной семье ребёнок воспринимался как мелкая рабочая сила, которая, если доживёт, станет основной.

Никакого особого ухода, воспитания, родительской привязанности не было. Родился — подвесили люльку в углу избы, кто свободен — покачнёт. Есть молоко у матери — покормит. Нет — найдут кормилицу или обойдутся как-нибудь.

Лев Толстой, «Воскресение»:
«Незамужняя женщина рожала каждый год и, как это обычно делается по деревням, ребёнка крестили, и потом мать не кормила нежеланнō появившегося, не нужного и мешавшего работе ребёнка, и он скоро умирал от голода».

Вересаев, «Лизар» (врачебные записки, конец XIX века):
«Прежде, барин мой жалобный, лучше было. Жили смирно, бога помнили, а господь-батюшка заботился о людях, назначал всему меру. Война объявится, а либо голод, — и почистит народ. Бобушки придут, — что народу поклюют! Сокращал господь человека, жалел народ… Дай, господи, скотинку с приплодом, а деток с приморцем».

Это не жестокость. Это адаптация к реальности. С такой смертностью невозможно эмоционально привязываться к каждому ребёнку — это прямой путь к психологическому краху. Отстранение было механизмом психологической защиты.

Почему это работало

В условиях аграрной экономики и высокой смертности патриархальная семья была единственной жизнеспособной моделью.

Малая семья (муж + жена + дети) не выживала. Слишком высокие риски: болезнь, смерть кормильца, неурожай и всё — семья обречена. Только широкая структура с взаимозаменяемостью обеспечивала устойчивость.

Индивидуализм был роскошью, которую нельзя было себе позволить. Выбор партнёра по любви? А если он умрёт через год? Отказ от работы в поле ради воспитания ребёнка? А кто тогда будет кормить семью?

Жёсткость конструкции была оборотной стороной эффективности. Да, это было тяжело. Да, это ограничивало свободу. Но это позволяло выживать.

Сословная структура: Россия — страна крестьян

Важный момент: мы говорим о крестьянстве не из академического интереса, а потому что это и есть Россия. Наша настоящая традиция — крестьянская.

Перепись 1897 года:
— Дворяне — около 1%
— Купцы — 0,6%
— Мещане (городские обыватели) — 10,6%
— Крестьяне — 84,1% (в Европейской России).

Из 1000 человек — 841 крестьянин. Дворянская, купеческая, интеллигентская культура — это тонкая плёнка на поверхности. Фундамент — патриархальная крестьянская община.

Мы в третьем-четвёртом поколении — выходцы из деревень. Наши бабушки и прабабушки выросли в этих самых широких семьях по 10-12 человек. Эта надстройка до сих пор в нас. Представления о «правильной» семье, о ролях мужчины и женщины, о долге перед родителями — это оттуда.

Игнорировать это — значит не понимать, откуда берутся наши культурные установки и почему они входят в противоречие с современной реальностью.

Так почему эта модель умерла

Патриархальная семья была эффективна до тех пор, пока сохранялись условия, её породившие: аграрная экономика, натуральное хозяйство, высокая смертность, отсутствие медицины и контрацепции. Как только эти условия изменились — модель перестала работать.

Индустриализация дала малой семье возможность экономической независимости. Работа на заводе за зарплату означала, что не нужно жить в общине, чтобы выжить.

Урбанизация разрушила общинные структуры. В городе нет патриархальной надстройки, нет контроля старших поколений, нет земли и натурального хозяйства.

Развитие медицины снизило смертность. Больше не нужно рожать девятерых, чтобы трое выжили. Достаточно двух-трёх.

Появление контрацепции дало контроль над рождаемостью. Секс перестал автоматически означать беременность.

Рост образования и рынка труда открыл женщинам и младшим поколениям альтернативы. Зачем терпеть зависимость, если можно уйти в город, получить профессию, содержать себя?

Недостатки патриархальной модели — отсутствие свободы, контроль, зависимость — начали перевешивать преимущества. Широкая семья начала распадаться. Этот процесс был необратим.

Выводы для демографической политики

Первое. Патриархальная модель неприменима в постиндустриальном обществе. Попытки её реанимировать — это не возвращение к традициям, а регресс в доиндустриальное состояние. Невозможно иметь современную экономику, высокий уровень образования, массовую урбанизацию и при этом патриархальную семью. Эти вещи несовместимы.

Второе. Высокая рождаемость в традиционных обществах была вынужденной, а не добровольной. Она не может служить образцом, потому что компенсировала высокую смертность. С падением смертности такая рождаемость становится избыточной и неэффективной.

Третье. Жёсткие гендерные роли и контроль были производными от экономической структуры, а не от «традиционных ценностей». Когда экономика изменилась, эти роли утратили функциональность. Попытки искусственно их поддерживать создают конфликт между культурными установками и экономической реальностью.

Четвёртое. Устойчивость патриархальной семьи держалась на отсутствии альтернатив. Как только альтернативы появились — модель рухнула. Это означает, что люди терпели не потому, что им нравилось, а потому, что иначе было не выжить.

Пятое. Крестьянская надстройка — это наш культурный фундамент. Её влияние ощущается до сих пор в виде стереотипов и ожиданий. Но опираться на неё в построении современной демографической политики — ошибка. Нужно понимать, откуда эти установки взялись, чтобы осознанно точечно от них отказываться там, где они не работают.

В следующей части цикла: От крестьянской реформы 1861 до революции 1917 — как индустриализация разрушила традиционную семью и почему этот процесс был неизбежен.

Сегодня начинаю новый цикл: Демография как национальная стратегия
I — Почему без понимания прошлого нет решений для будущего
#демография

Суммарный коэффициент рождаемости в России — 1,4. Для простого воспроизводства населения нужно 2,1. Каждое новое поколение на треть меньше предыдущего. Семь из десяти браков заканчиваются разводом. К 2030 году в трудоспособный возраст войдёт малочисленное поколение 1990-х, что создаст критическую нагрузку на пенсионную систему и экономику.

Это не прогноз — это реальность. Демографический кризис перестал быть абстрактной угрозой. Он здесь с нами. И решения, которые мы принимаем сегодня, определят, какой будет Россия через 20-30 лет.

Ловушка упрощённых решений

Текущая дискуссия о демографии застряла между двумя непродуктивными полюсами.
С одной стороны, алармизм. «Вымирание нации», «конец России», «демографическая катастрофа». Паника, которая не предлагает решений, а только усиливает ощущение безнадёжности.
С другой, призывы «вернуться к традиционным ценностям». Но какие именно традиции имеются в виду?

Россия конца XIX века? Там на одну женщину приходилось 7+ рождений, но из 100 родившихся мальчиков лишь 49 доживали до 20 лет. Высокая рождаемость компенсировала чудовищную смертность — это не модель для воспроизведения, а историческая катастрофа.
Или советская модель? Там демография держалась на запретах: аборты под запретом, развестись практически невозможно, без брака не дают жильё и работу. Как только в 1990-е контроль ослаб, рождаемость рухнула мгновенно.

Упрощённые решения не работают, потому что демография — не про идеологию и не про традиции. Демография — это производная от экономической структуры, социальных институтов, технологического развития и культурных установок.

Россия не уникальна — но наш путь особенный

Все развитые страны проходят через демографический переход: от модели «высокая рождаемость + высокая смертность» к модели «низкая рождаемость + низкая смертность».

Германия, Италия, Япония, Южная Корея, Китай, Индия — везде коэффициент рождаемости подошел или подойдет к 1,2-1,5. Везде браки позже, разводов больше, детей меньше. Это базовый результат индустриализации, урбанизации, роста образования и включения женщин в рынок труда.

Но российская траектория имеет критическую специфику: мы прошли через несколько форсированных трансформаций за короткий период, не успев закрепить устойчивую модель.

От крестьянской патриархальной семьи мы перешли к советской неопатриархальной за 20-30 лет (в Европе этот процесс занял столетие). Затем за одно десятилетие — от советской к постиндустриальной. Каждый переход сопровождался кризисом, разрывом преемственности, утратой работающих механизмов без создания новых.

Результат — три несовместимых культурных надстройки существуют одновременно:
1. Патриархальная (жёсткие гендерные роли, ранние браки, много детей, женщина-хозяйка);
2. Советская (госконтроль, моральный надзор, материнство как долг);
3. Постиндустриальная (личный выбор, карьера, отложенное родительство, разнообразие форм семьи).

Современный человек находится под давлением всех трёх установок одновременно. От старших поколений требуют одно, от государства — другое, от рынка труда — третье. Как следствие: внутренний конфликт, откладывание решений, отказ от деторождения.

Почему необходим исторический анализ

Невозможно разработать эффективную демографическую политику, не понимая механику процессов, которые привели нас в текущую точку.
Каждая историческая модель семьи была ответом на конкретные экономические и социальные условия. Когда условия менялись — модель переставала работать. Попытки механически перенести решения из прошлого в настоящее обречены на провал.

Системный подход требует анализа ключевых периодов:
До крестьянской реформы (до 1861) — патриархальная широкая семья как производственная единица в аграрной экономике. Высокая рождаемость как компенсация высокой смертности.

От реформ до революции (1861-1917) — индустриализация разрушает экономический базис традиционной семьи. Малая семья получает возможность независимости. Женщины и младшие поколения начинают требовать прав.

Ранний СССР (1917-1941) — попытка радикальной перестройки семьи, затем откат к неопатриархату. Формирование модели «семья для государства» с тотальным контролем через запреты и общественный надзор.

Война и послевоенный период (1941-1960) — демографическая яма, максимальная стимуляция рождаемости. Массовое включение женщин в производство при сохранении традиционных требований к материнству.

Поздний СССР (1960-1991) — рост образования и экономической активности женщин. Увеличение стоимости воспитания ребёнка. Возникновение запроса на суверенность семьи при сохранении государственного контроля. Начало структурного кризиса советской модели.

Девяностые — свобода плюс экономический коллапс. Рождаемость рухнула не из-за либерализации, а из-за отсутствия экономической базы для семьи.

Нулевые и экономический рост — временная стабилизация за счёт роста ВВП и общего улучшения уровня жизни. Но структурные противоречия не решены.

Замедление роста и текущий период — возвращение демографического кризиса. Вступление в репродуктивный возраст малочисленного поколения 1990-х. Исчерпание экстенсивных механизмов стимулирования.

Что показывает анализ периодов

Три ключевых вывода:
Первое. Высокая рождаемость в традиционных обществах была вынужденной, а не добровольной. Она компенсировала высокую смертность и отсутствие других механизмов воспроизводства рабочей силы. С падением смертности и ростом стоимости воспитания ребёнка эта модель перестаёт работать.

Второе. Принуждение даёт краткосрочный эффект, но не создаёт устойчивой модели. Советская демографическая политика работала, пока действовали запреты. Как только контроль ослаб — рождаемость обрушилась. Это означает, что люди рожали не потому, что хотели, а потому, что не имели выбора.

Третье. Постиндустриальная экономика требует качественно иного подхода. Массовая многодетность несовместима с высокими вложениями в образование, здоровье и развитие каждого ребёнка. Страны с самым высоким уровнем жизни имеют низкую рождаемость, но при этом демографически устойчивы за счёт качества человеческого капитала.

Задача на будущее

Стабильная демография в XXI веке — это не возвращение к прошлому и не механическое копирование западных моделей. Это создание новой, адаптированной к российским условиям системы, которая учитывает:
• Постиндустриальный характер экономики и высокую стоимость воспитания
• Массовую образованность и экономическую активность женщин
• Урбанизацию и распад традиционных общинных структур
• Разнообразие жизненных стратегий и форм семьи
• Необходимость баланса между индивидуальным выбором и общественным интересом.

Следующие тексты цикла будут посвящены детальному анализу каждого периода с фокусом на практические выводы: какие механизмы работали, какие провалились, и что из исторического опыта применимо к современным вызовам.

Демография — это не вопрос идеологии. Это вопрос национальной стратегии, которая требует трезвого анализа, долгосрочного планирования и политической воли для реализации непопулярных, но необходимых решений.

Про инициативу госпожи Матвиенко

Очень поддерживаю. То, о чём я давно говорю: это важный сигнал, что «бесплатный контур» должен быть адресным, а не всеобщим и безразмерным.
И задача, как мне кажется, шире одной меры. Если идти рационально (и экономно), то пакет мер должен выглядеть так:

Во-первых, семейная повестка. Индексация маткапитала и параметры льготной ипотеки — оставить, но сделать ставку диверсифицированной. Чем больше детей, тем ниже ставка и выше субсидия на первоначальный взнос. Плюс региональные коэффициенты там, где жильё объективно дороже, и приоритет на улучшение условий без переезда из своего города.

Во-вторых, ОМС. Логика «здоровые и неработающие платят» понятна, но нужна тонкая настройка. Базовый принцип: минимальный страховой взнос только при подтверждённом доходе выше порога. Нулевой доход — автоматический статус безработного с доступом к центру занятости и отсрочкой взноса. Для самозанятых — единый платёж, учитывающий фактические поступления. Для уходящих за детьми и ухаживающих родственников — освобождение без лишней бюрократизации. Так мы исключим «псевдосправедливость», но и не накажем занятость, которая не отражается в классической зарплате.

В-третьих, ЖКХ. Там нужна большая реформа эффективности. Нужно сделать счета понятными. В платёжке отдельно показывать, сколько платишь за текущие услуги, а сколько — «на будущие ремонты и замены» (инвестиции). Далее коммунальные компании раз в квартал публикуют простые отчёты: куда ушли деньги и что конкретно сделали — какую трубу заменили, какой котёл обновили. Задаем «сверху» четкие цели по экономии ресурсов. Например: надо снизить потери тепла и воды на такой-то процент в год. Не выполнили — штраф. Выполнили — премия. Экологические платежи и штрафы за загрязнение направляем строго на модернизацию тепла и воды: новые трубы, насосы, очистку. Не в «общий котёл», а на конкретные объекты с отчетностью.

В итоге получаем по ЖКХ: меньше утечек и аварий — ниже себестоимость. Значит меньше поводов поднимать тарифы. Люди видят, за что платят, и получают реальный результат в доме и районе.

Про Трампа

Все эти «наш» и «пророссийский» — это «ласкает слух оно...», но нет. Трамп не наш и никогда им не станет.

Важно понимать, что «поддержал предложение Путина» не означает, что в ответ он не выдвинет встречное. Переговорная тактика: «я со всем согласен, но есть нюансы...» — она не только у Кремля. Трамп в общих жестах весьма прямолинейный. «Мне нравится предложение Путина». Но дальше всегда следует: «Посмотрим, что мы можем с этим сделать».

Это его тактика — согласиться на обсуждение, где уже в переговорном процессе склонять к своей позиции. Выслушать оппонента, чтобы он не выходил из диалога, и услышал твою позицию. Часто перекрывающую и доминирующую.

США не ведут с Россией диалог с позиции равных партнеров. Нет, нет и нет. Трамп ищет слабые стороны РФ и давит на них. Да, внешне он слушает, соглашается. Но только для того, чтобы Путин в ответ услышал о том, какое конкретно место для РФ определил Трамп в своей проамериканской экосистеме. Чем Москва может усилить Вашингтон.

И тут большой стратегический вопрос. А так ли выгодно для РФ «усилить Вашингтон»? Мы уже так далеко друг от друга на разных берегах, что плыть навстречу быть может уже слишком затратно. Контрпродуктивно.

Моя оценка, что России нечего дать Трампу. Прямой взаимовыгоды от партнерства уже не будет. Сохранять отношение и вести диалог — да. Разумный подход. Но стратегически сближаться — у нас разные задачи. Конкурирующие. Конфронтационные.

Поэтому, правильно звучит: Трамп — наш противник. Чтобы это изменилось, должна перестроиться не Москва, а Вашингтон. Формат проамериканской ястребиной политики должен смениться на многополярное сотрудничество. Но это крах доллара и снижение ВВП США на 20%. Куда большая деградация экономики и влияния, чем сейчас происходит в ЕС. Т.е. США будет сопротивляться этому до последнего. До большой глобальной войны.

Вице-спикер Государственной Думы Борис Чернышов направил обращение вице-премьеру Дмитрию Чернышенко с инициативой введения ежегодной выплаты для педагогов. Предлагаемая сумма составляет от 15 до 25 тысяч рублей, которые могут быть направлены на приобретение деловой одежды, обуви и аксессуаров – РИА Новости.

Вот опять «широкий жест» из тучных лет.

А реальность, что бюджет дефицитный и массовые льготы «для всех» нужно сворачивать (буквально резать, что уже введено и перегружает социалку) и заменять на адресные регионально нацеленные варианты.

У нас больше 1 млн учителей при средней зарплате — 71 тысяча рублей. Но разброс по регионам — колоссальный. В Москве 115 тысяч средняя, в Иваново — 40 тысяч. На Сахалине — 50 тысяч.

И по рынку труда в центре переизбыток, а периферия — нехватка.

Т.е. социалку (когда считаем деньги) надо добавлять там, где хуже всего. Там, где она даст показатели, а не будет «доп стимулом». К чему доп стимул московским учителям?

Они прекрасные люди, граждане РФ, желаю им всего хорошего, но не за счет других граждан РФ и не менее прекрасных учителей из других регионов.

Понимаете? Если можно дать больше и точнее в Иваново и на Дальний Восток — это приоритет.

Поэтому, решением должны быть адресные региональные сертификаты в конкретных субъектах с зарплатами учителей ниже региональной медианы и/или с высокой ценой «социальной корзины».

Нужен приоритет на молодых педагогов и педагогов по дефицитным предметам.

Допкритерии: дети и сельская местность.

Плюс компенсация по реально связанным с профессией расходами: прохождение допкурсов, компьютеры/оборудование для уроков, транспорт до сельских школ.

Это сработает по «болевым точкам» и не перегрузит бюджет.

Надо учиться экономить, а не делать широкие жесты.

Минфин России хочет ввести налог на зарубежные товары на российских маркетплейсах, пишет RTVI.

Ведомство предложило ввести поэтапный НДС на зарубежные товары, продаваемые через маркетплейсы в России. Проект документа размещен на федеральном портале нормативных правовых актов для общественного обсуждения.

А о демографии подумали? Ведь для бюджета молодых (любых) семей это означает удорожание родительства.

Сегодня около 70% детских товаров покупаются онлайн, и почти половина всех таких покупок приходится на маркетплейсы: Wildberries, Ozon, AliExpress. Именно здесь родители берут подгузники, одежду, игрушки, коляски и автокресла.

А у нас с 2027 года к этим товарам добавится 5% налога, в 2028 — 10%, в 2029 — 15%, а к 2030 — 20%. Формально, да, его будут платить продавцы и площадки, но фактически ведь семьи. В пересчёте на всю детскую корзину — плюс 5-7% к месячным расходам минимум.

Государство решает задачу пополнения бюджета, всё понятно. Но делает это за счёт семей, для которых каждая тысяча на счету.

Логичным шагом могла бы стать система субсидирования отечественных товаров первой необходимости для «семейной корзины»: подгузников, питания, детской одежды, школьных принадлежностей. Всё, что сейчас «китайское» с маркетплейсов должно остаться доступным для семей. Причем с сохранением ассортимента.

Иначе родительство действительно станет дороже по умолчанию, без компенсирующих мер со стороны власти.

А это означает еще большие проблемы с рождаемостью. Совсем критические показатели по демографии.

Про Путина

Что ж вы будете с ним делать, последовательный у нас Президент. Он как школьный учитель в младших классах, дети отвлекаются, быстро материал не усваивают, но он спокойным тоном раз за разом объясняет им «дважды два четыре».
Сколько уже лет подряд Путин вталдычивает миру про многополярность? Можно даже сказать, что с Мюнхена 2007, да.

И ведь это не инерционная речь, по принципу «сказать больше нечего». Нет, это именно процесс обучения. Усвоение материала. Склонение мира к многополярности.

Мне это нравится в Президенте. Я много раз это озвучивал. Путин впечатляет своим масштабом. Россия для него не два-три газовых контракта и какой-нибудь договор по СНВ, а культурная и историческая глыба, которую нужно нанести на карту мира так, чтобы она простояла еще века. Отсюда разговоры о евробезопасности, о НАТО, о роли ООН, о мировой системе торговли. Это разговор не на один срок и текущий электоральный цикл, а на место в истории. Мировой.

Многие считают, что жить в эти прекрасные «исторические времена» не так и просто. Куда проще как раз «газовый контракт» и «нарастить госдолг». Сейчас успеть пожить, а там разберутся после нас — потомки. Вчера как раз про это Путин и рассказал на примере Европы. К чему это приводит.

Не в эту сторону ведет нас Путин.
А куда же, спросите вы? А правильней откуда он нас уводит. Куда — не определено. А вот откуда вполне понятно. От развала и от «раздербанивания». В этом его наследие. Укрепить и удержать. А мы, потомки, уже должны определять, куда с этого фундамента двигаться.
Про Путина

Что ж вы будете с ним делать, последовательный у нас Президент. Он как школьный учитель в младших классах, дети отвлекаются, быстро материал не усваивают, но он спокойным тоном раз за разом объясняет им «дважды два четыре».
Сколько уже лет подряд Путин вталдычивает миру про многополярность? Можно даже сказать, что с Мюнхена 2007, да.

И ведь это не инерционная речь, по принципу «сказать больше нечего». Нет, это именно процесс обучения. Усвоение материала. Склонение мира к многополярности.

Мне это нравится в Президенте. Я много раз это озвучивал. Путин впечатляет своим масштабом. Россия для него не два-три газовых контракта и какой-нибудь договор по СНВ, а культурная и историческая глыба, которую нужно нанести на карту мира так, чтобы она простояла еще века. Отсюда разговоры о евробезопасности, о НАТО, о роли ООН, о мировой системе торговли. Это разговор не на один срок и текущий электоральный цикл, а на место в истории. Мировой.

Многие считают, что жить в эти прекрасные «исторические времена» не так и просто. Куда проще как раз «газовый контракт» и «нарастить госдолг». Сейчас успеть пожить, а там разберутся после нас — потомки. Вчера как раз про это Путин и рассказал на примере Европы. К чему это приводит.

Не в эту сторону ведет нас Путин.
А куда же, спросите вы? А правильней откуда он нас уводит. Куда — не определено. А вот откуда вполне понятно. От развала и от «раздербанивания». В этом его наследие. Укрепить и удержать. А мы, потомки, уже должны определять, куда с этого фундамента двигаться.

Про Арктику

Попался тут очередной текст про арктические планы РФ. Северный морской путь, сырьевые кластеры, энергетика — всё это звучит масштабно, но меня интересует, как это работает на земле. И здесь есть важный индикатор: арктическая ипотека.

Нужно это оценивать, как маркер того, куда люди готовы ехать надолго. Не вахтой отработать и сбежать, а взять кредит на тридцать лет, привезти семью, отдать детей в местную школу. Это серьёзно. Это про развитие на годы.

Программа запустилась в ноябре 2023-го. По результатам сейчас ожидаемо лидирует Архангельская область с НАО — там крупнейшая агломерация, понятная логистика. Красноярский край держится за счёт Норильска, но это узкая история, завязанная на один город. А вот Ямал меня несколько удивил.

По формальным цифрам Ямал на третьем месте, но качественно – это другой уровень. С 2023 года там выдали полторы тысячи кредитов на девять миллиардов. Каждый пятый с материнским капиталом и жилищным сертификатом. То есть люди приезжают семьями. О чем я и говорил. И там дело не только в высоких зарплатах нефтегазовиков — там реально работает связка: корпоративная релокация, банки быстро обрабатывают заявки, строительство идёт точечно под конкретные проекты.

Ямал делает то, что должны делать все арктические регионы, но мало кто делает: создаёт цепочку «работа-ипотека-семья». Это не просто жильё, это инфраструктура стабильности. Для долгих проектов, а Северный морской путь явно из таких, это критично.

Сейчас после поручения Президента программу обещают расширить на вторичку. Обычно это размывает эффект. Но у Ямала есть козырь — приличный жилой фонд в узле городов: Новый Уренгой, Ноябрьск, Надым, Салехард. Люди смогут выбирать не только новостройки, что увеличит спрос.

Хотя мой совет властям региона: не расслабляться. Вторичка — хорошо, и показатели только улучшаться. Но новое жильё рядом с промышленными хабами должно расти прежними темпами. Иначе через пару лет увидим дефицит, рост цен и отток тех самых семей, которых так старательно привлекали.

А я в связи с этим всем (новым бюджетом), всё думаю про выборы 2026. Большая думская компания. Сложный электоральный цикл.
Мне кажется, что будут актуальны три стратегии.

Вариант первый: Тишина и всё под контролем.

Классический подход: не раскачивать лодку, не признавать проблем, говорить о стабильности и поступательном развитии. «Ситуация находится под контролем, все показатели в пределах прогнозируемых значений, меры принимаются». Звучит солидно. Но эта стратегия работает, когда действительно всё стабильно. Темпы лучше/хуже и не критичны. Но когда идет поступательное снижение уровня жизни, то это выглядит как «замалчивание». Опять же, у избирателя перед глазами чек из магазина с ростом цен, а не красивый официальный прогноз, где инфляция «на контроле», а рост доходов в пределах инфляции.

Еще вариант:Надежда на будущее — взлетим к 2030

Второй классический ход — переключаем внимание с сегодняшних проблем на завтрашние перспективы. «Да, сейчас непросто, но это временные трудности ради больших перемен. К 2030 году мы совершим технологический прорыв, суверенное импортозамещение даст плоды, новые рынки глобального Юга откроются для нас с ошеломляющими перспективами...».
Красиво, вдохновляюще, но… это звучит как «потерпите ещё три года, к тем (пяти) которые вы уже». Уже были прорывы к 2020, к 2024 и так далее. А случился рост цен и кризис на рынке труда. Моя оценка, что кризис доверия «футуризма» уже как данность.

Вариант третий: Признание кризиса под лозунгом: эффективность каждого рубля.

Самый честный, но и самый рискованный путь. Сказать прямо: «Да, ситуация сложная. Да, вам будет трудно. Но мы (государство) не будем разбрасываться деньгами налогоплательщиков — каждый рубль пойдёт на дело. Мы режем неэффективные расходы, увольняем тех, кто не справляется, перенаправляем ресурсы туда, где они действительно нужны».

Проблема тут, что это требует конкретики: назвать провалившиеся проекты, показать сокращённые раздутые бюджеты, продемонстрировать реальную экономию. Не абстрактное «будем эффективнее», а «вот эти три министра уволены, вот эти пять программ закрыты, вот эти миллиарды перенаправлены на оборонку и инфраструктуру».

Риск, что такое признание кризиса — это признание ответственности. И вот тут момент, что думская компания может стать фундаментом ответственности. Российская власть, как правительственный монолит, не любит публичного покаяния, это воспринимается как слабость. А вот депутатский корпус вполне себе может разрядить обстановку.

И моя оценка, что такая стратегия может и выстрелить — она необычна, она выглядит искренней (она не держит избирателя за идиота). Она контрастирует с прошлыми думскими компаниями.

Понимаете, электорат (на всех уровнях) устал от пафоса. Это очевидно. «Великие цели», «исторические вызовы», «достойный ответ врагам» — это рутинизировалось. Лодка пафоса разбилась о быт. О чек в магазине и так далее. Примитивизация жизни большинства россиян — это факт. И о чем разговор — это план на ближайшие три года. Все лучше не станет.

Но электорат устал и от прагматичных комментариев властей. Потому что прагматика контроля также не сочетается с кошельком. Когда тебе говорят «инфляция под контролем — всего 7%», а ты видишь, как продукты дорожают на 12%. Ну, окей, когда это год. И «под давлением». Окей, когда два-три. Но еще на три вперед… Это уже сложно.

Избиратель не верит ни пафосу, ни прагматике, потому что и то, и другое расходится с его личным опытом. Пафос обещает величие, прагматика обещает контроль, а человек видит реальные проблемы. Живет в них. Грубо говоря, у населения накопилась усталость от разрыва между словами и реальностью.

Поэтому, я за искренность и эффективность. Контроль не над ситуацией, а контроль над решениями. Контроль эффективности. «Каждый рубль — на дело» — это главный лозунг на выборный 2026.

Цифровой пенсионер — новый рынок.

Сегодняшние цифры про «страх нажать не на ту кнопку» — это последний вагон уходящего поезда. Через пять лет на пенсию выйдут те, кто в нулевых сидел в «Одноклассниках», в десятых оплачивал ЖКХ через приложение, а в двадцатых заказывал продукты на Сбермаркете. Они не боятся смартфонов. Они боятся, что их обманут. И правильно боятся.

Первыми в эту цифровую пенсионную дверь ломятся банки. Сбер уже тестирует «Сберздоровье» с телемедициной и напоминаниями о таблетках. Тинькофф запустил семейный доступ к счетам — дочь в Москве видит, что мама в Рязани сняла 50 тысяч и может заблокировать карту одной кнопкой. Это не благотворительность. Это удержание клиента. Пенсионер, привязанный к экосистеме банка через здоровье, быт и деньги — пожизненная подписка. Где-то рядом идут маркетплейсы и доставщики, которые ориентируются на «пожилых».

Еще возьмем приложение аптеки. Правильный вариант для пенсионера выглядит так: три кнопки на главном экране. «Заказать как обычно» (повтор последнего заказа), «Позвонить фармацевту», «Срочная доставка». Всё. Никаких баннеров акций, бонусных программ, геймификации, историй в сторис формате.

Но так не сделают. Потому что у аптечной сети есть план по допродажам витаминов, у маркетологов — KPI по вовлечённости, у продакт-менеджера — задача поднять средний чек. Поэтому будет баннер «Скидка 15% на второй товар», всплывающее окно про программу лояльности и пуш-уведомление о том, что «вы давно не покупали БАДы».

Senior-first дизайн убыточен в краткосрочной перспективе. Он снижает импульсивные покупки, убивает кросс-продажи, лишает компанию данных о поведении пользователя. Поэтому его никто не внедряет добровольно.

К сожалению, сейчас у нет цифровой индустрии «под пожилых». Хотя есть закон о доступной среде для инвалидов, который приняли еще в 2016-м. И сколько сайтов реально адаптированы под слабовидящих? Процентов пять, от силы.

Чтобы стандарт заработал, нужны три вещи: чёткие критерии (что именно проверяем), реальный контроль (кто проверяет) и болезненные санкции (что будет, если не соблюдают). В России обычно есть только первое, и то размытое.

Плюс государство само главный нарушитель. Госуслуги регулярно обновляют интерфейс так, что даже молодые пользователи теряются. Сайт ПФР — это отдельный ад, где одна задача требует перехода по пяти разным разделам. И это государственные сервисы для пенсионеров.

Но как верно указано, настоящая опасность — это мошенничество. Оно масштабируется вместе с цифровизацией. Сейчас бабушке звонят «из банка» и разводят на перевод денег. Через пять лет ей будет звонить дипфейк с голосом внука, со словами «мама, я в беде, срочно переведи». Видеозвонок с его лицом, смонтированным нейросетью. Попробуй докажи, что это не он.

Банки говорят: «Мы предупреждаем клиентов». Но предупреждения не работают. Нужна жёсткая защита на уровне системы. Например: любой перевод больше 50 тысяч требует подтверждения через доверенное лицо (которое клиент указал заранее). Или: новые получатели добавляются с задержкой в 24 часа — за это время банк проверяет, не числится ли номер счёта в базе мошенников.

Это возможно технически. Но это снизит конверсию переводов на 10-15%, потому что «нормальные» пользователи тоже будут сталкиваться с задержками. Банки на это не пойдут, пока государство не заставит. А государство не заставит, пока не грянет скандал с сотнями миллионов украденных у пенсионеров.

Конечно, не все пенсионеры станут цифровыми. Останется 20-30%, которые физически или ментально не смогут. Инсульт, деменция, просто усталость от жизни и нежелание разбираться. Для них нужна параллельная система: бумажная среда, колл-центры с живыми людьми, возможность прийти в офис.

Но эта система будет душиться. Банки закрывают отделения. МФЦ переводят услуги в цифру. Остаётся «горячая линия», где ждёшь ответа 40 минут, а потом тебе говорят: «Скачайте приложение». Для тех, кто не может — это исключение из полноценной жизни. Причём добровольное, с формальным соблюдением всех прав.

Мой прогноз: через десять лет будет два типа пожилых. Одни — в экосистемах, с подписками, мониторингом здоровья, доставкой всего на дом, но под полным контролем алгоритмов и с высоким риском слива данных и целевого мошенничества. Другие — отрезанные от цифры, зависимые от родственников или волонтёров, с ограниченным доступом к услугам.

Золотой середины не будет. Потому что её никто не хочет строить. Она требует инвестиций без быстрой отдачи, государственного регулирования и культурного сдвига в том, как мы относимся к старости.
А пока рынок растёт, компании зарабатывают, мошенники процветают. И все делают вид, что это прогресс.

Про конфискацию замороженных активов РФ

Схема "репарационного кредита" под замороженные активы — это попытка Германии уйти от ответственности, но получив при этом прямую выгоду. Прежде всего политическую. Это маниакальное (похоже очень личное) желание Мерца стать «лидером Европы».

Лидерство понимается не через согласование позиций, а через вседозволенность: нарушать правила и перекладывать ответственность. Изымать активы будет Германия, а риски понесут другие.

Берлин получает прямую политическую выгоду. Объявление суммы в €140 млрд — это сигнал, что именно Мерц способен предложить как финансировать Украину и продолжать конфликт от лица всей Европы. Но на практике схема устроена так, что финансовая и юридическая нагрузка ложится на Бельгию и ЕЦБ. Замороженные активы лежат в Euroclear, и именно туда оформят иски и все репутационные издержки. Брюссель уже чётко обозначил: «тело активов» трогать нельзя, максимум — работа по доходам. Для Бельгии любая «капитализация» чужих резервов — это риск потерять статус надёжной юрисдикции.

ЕЦБ также предупреждает: подрыв имеющийся системы права собственности создаёт прецедент, который ударит по евро как резервной валюте. В итоге Мерц обещает лидерство «на словах», а платить за это придётся инфраструктуре ЕС и финансовым регуляторам. Даже в цифрах наблюдается разнобой: Еврокомиссия говорит о €170 млрд, Германия — о €140 млрд.

В сухом остатке инициатива Мерца — это игра в немецкую рациональную политэкономию: выгоду забрать себе, а издержки и репутационный удар распределить по партнёрам. Умелый ход. Проблема в том, что если Бельгия или ЕЦБ упрутся, «лидерство» быстро превратится в ответственность. И тогда ставка Мерца обернётся ростом стоимости заимствований ЕС и политическим бумерангом для самой Германии.

Но видимо о будущем Германии Мерц не думает. Главное решить проблему «сейчас», а ответственность переложить на «будущих» политиков. Заявить о «репарациях» на фоне проигрышной ситуации для Украины. Т.е. заявить о том, что с минимальной долей вероятности может быть осуществимо.

Счётная палата подтвердила, о чём я говорил в цикле #кризискадров: массовые программы профобучения не решают проблему с кадрами, а создают красивую отчетность по реализации самой программы.

Поясню. С 2021 года действует федеральный проект «Содействие занятости». На обучение и переподготовку граждан тратятся миллиарды рублей, создаются сотни курсов. Формально всё очень красиво: десятки тысяч обученных, отчётность нарядная. Но результат? Только 25% участников, которые хотели найти новую работу после обучения, смогли это сделать. Остальные вернулись туда, где были, или остались ни с чем.

Главная проблема, я её описывал в цикле: перекос между спросом и предложением.
По прогнозам потребность экономики РФ до 2029 года: обрабатывающая промышленность, строительство, транспорт и логистика, здравоохранение и образование. Это сектора, где кадровый дефицит реально угрожает не просто росту, а «поддержанию отрасли»". Но в 2024 году самыми популярными направлениями обучения оказались… информационные технологии, административная деятельность и офис-менеджмент. То есть мы снова готовим армию айтишников и администраторов, в то время как не хватает токарей, сварщиков, логистов, учителей и медсестёр.

И отдельно, что система оценивает себя по числу выданных сертификатов, а не по числу реально закрытых вакансий. Отсюда нарядная отчетность. Получить сертификат и даже диплом не значит устроиться на работу. Вот эти 25% из оценки Счетной палаты. В результате программа за миллиарды бюджетных средств рапортует об успехах, а кадровый кризис только усугубляется.

Что делать? Я описывал в цикле. Прям по пунктам.
Оплата за результат, а не за процесс. Финансирование курсов только при трудоустройстве выпускника и удержании его на рабочем месте хотя бы на 3 месяца. Дуальные программы. Т.е. учёба должна быть завязана на реального работодателя: практика на предприятии, оборудование, наставники, гарантированное место после выпуска.

И еще «амнистия компетенций». Проверка навыков практикой, а не «корочкой». Сварил трубу — получил допуск. Это быстрее и честнее, чем «освоить программу» ради бумажки. И бюджет экономим.

В качестве морали.
Счётная палата зафиксировала то, что я уже описывал: профобучение в нынешнем виде — это очередной дорогостоящий пластырь на глобальную проблему. Всё это не закрывает дефицит кадров, а просто расходует бюджет впустую. Ну окей, не впустую. На 25% эффективно.

Если не поменять саму логику программ: от «обучить как можно больше» к «закрыть реальные вакансии», то кадровый кризис будет только нарастать.